Спасти Москву - Михаил Ремер

– Кто сам себя жизни лишает, роль Бога примерить пытается. Грех то великий. Да про Всевышнего худо думать – тоже от лукавого.

– А кто думает?

– А кто руки сам на себя накладывает. Испытания за грехи даются. Как нагрешил, так и расплачиваешься. И мудрость Божия в том и заключается, что никому больше, чем он вынести может, не дается.

– Может, и прав ты, – озадачившись, Булыцкий даже и забыл, к чему разговор этот начал.

– Хотел-то чего? Говори, – усмехнулся Радонежский. – Ведь не просто так разговор затеял этот. Так?

– Есть грех, – согласился тот. – Прости, издалека начал. Думал, оно так лучше будет.

– Чудишь ты много, – снова усмехнулся тот. – Да не со зла; то по тебе и видно-то.

– Вот что, святой отец, – начал мысль свою пенсионер. – Там, откуда я, хворых всех в одно место свозят. Там, где и следят за ними, и помогают справиться, и поучают, как вести себя, а как нет, ухаживают да на ноги ставят. Здесь же – каждый по лачугам своим мается. Добро, если присматривать кому есть да ухаживать. Как нет, так и мрут.

– Мрут, – кивнул головой старец, но дальше тему развивать не стал.

– И что? Воля Божья на то?

– Бог человеку выбор дал: к Дьяволу или к нему. Человек решает, вершить ему что: дела, что радость творят, или те, что печаль сеют. Хворь – тот же самый выбор. Сочтет Бог достойным жить такому дальше, так тому и быть. Нет, так и печалиться не о чем.

– А как вмешается кто да не даст смерти свершиться? Как хворь залечит, тоже Божья воля?

– Тоже, – кивнул старец. – Богу вернее знать, нужнее такой человек на земле, чем на небе. Хочешь-то чего?

– Хочу благословения твоего, место такое же создать у монастыря, где за хворыми присматривать будут.

– Ишь чего удумал, – казалось, нисколько не удивился Сергий. – И кто же присматривать будет? Или нас от трудов праведных отвлечь хочешь?

– Ты же сам говаривал: не всем и по силам в монастыре твоем оставаться, кто Богу служению хотел себя посвятить. Так те, кто духом силен, те пусть битву свою ведут, а те, кому не по силам, пусть дела богоугодные творят в месте этом, имя которому – лазарет[39]. И их душам очищение, и тем, кого выходить получится, наука: Бог миловал в этот раз, дела чтобы добрые творить да грехи прошлые замаливать.

– Дело говоришь, – чуть подумав, согласился тот. – А что за лазарет-то? Поди от Лазаря Святого? Прокаженных, что ль, собирать хочешь?

– Прокаженных? – изумился Николай Сергеевич. – Да нет. Просто больных. Всяких. Чтобы выхаживать да на ноги ставить.

– А Лазаря Иерусалимского зачем тогда приплетаешь?

– Да не приплетаю никого, – замотал головой старец. – Оно в мое время либо так, либо диспансером зваться будут места такие.

– Чего? Что за слова богохульные-то?!

– Да не богохульные, отче. Я еще вот что скажу тебе, – разом перевел он тему, так, чтобы не углубляться в этимологии и ненужные споры, – много лет пройдет, а по рецептам былинным да разнотравьем хвори гнать будут. Оно и вернее и спокойнее так, да и по суме бить не так будет.

– Да ну?

– Да, только дойдут знаний тех обрывки. Так позволь записи собирать начать окрест да среди братии опросить, кто что от хворей, кроме молитв смиренных, знает. Оно бы собирать начать сейчас уже да применять. Оно так, глядишь, чтобы к лету молва пошла. А как пойдет она, так и народ потянется кто что знает рассказать. А потом, глядишь, и хворые потянутся, и разместить будет где. Тут тебе и молитва с благословением, и помощь посильная.

– Ох и скор ты, чужеродец, – покачал головой Сергий. – Еще гость здесь, а уже наворотил. С князем сначала поговори, что он скажет-то?

– А что князь? Я сейчас в дела княжьи и не суюсь. Тут дело богоугодное!

– А и сам вижу, – согласился тот. – А как на кол князь тебя отправит?

– С чего бы?

– А чего бы и нет-то? Горячий, я смотрю, ты дюже, – разговор на том и закончился. Булыцкий, честно сказать, так и не понял, успех или нет. С одной стороны, Сергий и не отказался вроде как. С другой стороны, и большого не проявил интереса. Хотя, чуть поразмыслив, решил, что и к лучшему так. Оно согласись бы с ним Сергий и добро дай на строительство места такого, так и не готово ничего. Даже отапливать барак этот (пардон, здание лазарета) непонятно как. Не по-черному же! Теперь уже всерьез призадумался Николай Сергеевич о том, что печи надо внедрять, для которых кирпич ох как нужен. Нужнее даже, чем он сам предполагал еще совсем недавно.

– Крещение завтра, – вернул Булыцкого на землю негромкий голос собеседника.

– А? Так и что?

– Князь приедет с братом да княжичем молодым, – спокойно отвечал тот. – Я слово за тебя замолвлю, а дальше не обессудь. Я тебя пустобрехом не считаю. Как перед князем глаголать будешь, так тому и быть.

– Спасибо тебе, отче, – склонился Булыцкий.

– А теперь – ступай. – И Николай Сергеевич отправился к себе в келью.

Следующий день суматошный получился. С самого утра беспокойно было. Отшельники готовились к приему высоких гостей: из трапезной разносились по всей обители дразнящие ароматы, кто помоложе таскали поленья и готовили баню, тропки расчищали. Кто поопытнее либо рубили иордань[40] на Кончуре, либо мостки ладили, чтобы и в воду спускаться ловко было, и ходить князьям ногами босыми не по льду, но по настилам деревянным. С самого утра служился молебен. С разросшихся по окрестностям монастыря деревушкам стекались жители, неся с собой дары; кто мешки с провиантом, кто одежки да ткани, кто шкуры. С колокольни пел, разнося по окрестностям благую весть, колокол.

– Вот и еще до одного Крещения дожили. И слава Богу, – вырос рядом со стариком Сергий. – Дмитрий в настроении добром, так ты и не плошай. И на рожон не лезь, а то шибко это у тебя получается. Помни, что ты ему не ровня. Он – кровей рюриковичевых, ты – чужеродец без роду и племени. Князь, он хоть и мудрый муж, но вспылить может, коли что не по норову ему. Пристойно веди себя да с почтением обращайся к Дмитрию Ивановичу. И диковины свои приготовь. Князю они вельми чудными будут.

– Спасибо, Сергий, за науку, – неумело поклонился в ответ тот.

Не тратя времени почем зря, Булыцкий отправился выполнять волю благоверного, да по пути в келью забежал в часовенку. Вера, делами да событиями подкрепленная недель последних, окрепла уже в душе, смыслом, что ли, наполнилась. Не просто уже ритуалом виделось это ему все, но целым миром со своей внутренней, строго выстроенной системой. Оно, как уже давно отметил пенсионер, на самом деле много легче становилось в церкви; былые обиды отпускали, да камень на душе вроде полегче становился. А иной раз и вовсе исчезал.

Нырнув в помещение, он остановился на самом входе. Внутри уже вовсю толпился народ, было душно накурено ладаном да натоплено свечами. Чуть помыкавшись, старик нашел себе местечко в углу, где и пристроился для короткой молитвы. Потом, отстояв службу, направился в келью приводить в порядок свои вещи.

– Здоров будь, чужеродец, – возник в дверях силуэт Тимохи-ключника.

– И тебе здравия, – поклонился в ответ тот.

– Сергий, пастырь наш, видеть желает тебя.

– Ступай. Сейчас буду.

– Сергий просил подсобить, – поскребшись, отвечал тот.

– И то верно, – согласился Булыцкий. – Возьми, мил человек, тюк и пошли, – указал тот на лежавший на полу скарб. Поклонившись, ключник ловко подхватил рюкзак гостя и засеменил вслед за Николаем Сергеевичем. Тот уже, по инерции набычившись, двинулся к трапезной.

Пришельца уже ждали. За трапезным столом восседали Дмитрий, его брат Владимир да старший из сынов князя Московского Василий. Поставив на пол рюкзак, Тимоха поклонился и тут же исчез, оставив Булыцкого наедине с князьями да Сергием Радонежским.

Только теперь вдруг сообразил пожилой человек, что стоит он, как на совещании очередном с Бэкаэмом. Чуть сутулясь и подавшись плечами вперед, подобно боксеру, атаку продумывающему. Наперед зная, что директор со своими родственничками – та еще свора, с наскоку привык он брать их. Вот с тем и на глаза князю великому явился сегодня. А сообразив, стушевался и как-то сразу обмяк, и теперь, не зная, как поступить правильнее, преподаватель принялся рассматривать высоких гостей. Знакомый с мужами только по картинкам да по скульптурным композициям в Великом Новгороде да Малоярославце, он тем не менее смог определить, кто есть кто. Впрочем, справедливости ради отметил он про себя то, что скульптуры во многом льстили прототипам. Возможно, облаченные в доспехи, они и выглядели под стать голливудским героям этакими мускулистыми супергероями, но на деле оба казались вполне себе обычными людьми. Донской так вообще показался полным таким стариком, хотя по факту, как прикинул в уме преподаватель, было ему тогда чуть более тридцати лет.

– Здравия вам, князья, – все еще сомневаясь в том, что делать в данной ситуации, неловко поклонился Булыцкий, чтобы хоть как-то прервать затянувшуюся паузу.