Новое платье Леони - Катрин Панколь

Он кивнул.

– Его зовут Рэй, и он жесток. Очень жесток.

– Я, думаю, догадался об этом.

– Не совсем удобно, что я говорю вам это, но… его поставили в известность о вашей интрижке…

Ему явно стало очень неприятно, когда он услышал слово «интрижка». Но он смолчал. Я почувствовал, что он меня боится, и, признаюсь, мне это понравилось.

– Короче, когда он узнал, что она его обманывала, это было ужасно. Я не хотел бы вдаваться в подробности, вы бы с ума сошли.

– Но он же просто монстр! – воскликнул Плиссонье, оглядываясь вокруг, словно в поисках поддержки.

– Вы абсолютно правы, а толку-то? Что тут сделаешь?

– Нужно обратиться в полицию!

Я взял оливку, начал ее жевать, долго, тщательно пережевывал с задумчивым видом, потом выплюнул косточку. Этот человек не крупного пошиба, я оценивал его, взвешивал его поведение, играл с ним, как кошка с мышью.

– Я должен все вам объяснить… Я теперь понимаю, что она ничего вам не рассказала. Ее муж – просто зверь. Но в нашем маленьком городке его считают героем. Он пожарный, никогда не отступает перед опасностью. Он спасает детей и стариков, вытаскивает из огня младенцев. Никто не может подумать о нем ничего дурного, никто не поверит, что он может поднять руку на свою жену, все женщины мечтают о нем! Его никто не обвиняет, когда видят Леони в синяках, думают, что она упала с лестницы или ударилась о стеклянную дверь. Я присутствовал при кошмарных сценах насилия Рэя над Леони. Так получилось, что я близко общался с Рэем, а раньше даже был его лучшим другом, но прекратил с ним отношения именно из-за этого насилия.

– Но вы никак с этим не боретесь!

– Я пытался, не сомневайтесь. Я даже очень далеко зашел. Леони мне как сестра. Мы знакомы с детства. Я всегда присматривал за ней.

Тут я выдержал некоторую паузу. Чтобы он обдумал то, что я только что сказал. И потом продолжил:

– Но она замужем, и главное, что еще хуже, она смирилась.

– Ну уж точно не тогда, когда мы были вместе! Она строила планы на наше будущее…

Тут-то и начала разворачиваться трагедия.

Я был задет и решил нанести последний удар.

Он был все бледнее и бледнее, он потел и вытирал лоб бумажной салфеткой, которая была под его стаканом виски.

– Но ведь вы ничего не можете предложить ей, ведь правда? Я имею в виду, никакой новой жизни?

Он опустил глаза и сказал несколько пристыженно:

– Нет, по сути дела.

Я не стал сразу добивать его, я еще потянул время.

– Когда вы приезжали в Сен-Шалан, мы слегка поссорились, я и Леони. Как раз из-за Рэя, кстати. Она тогда еще не поняла, до какой степени он опасен. И решила, что с моей стороны было некорректно предупредить ее об этом.

– Но она еще так молода! У нее вся жизнь впереди! Нужно вытащить ее оттуда!

– Ну уж вы точно последний, кто может в этом помочь!

– Почему это? – возмутился он.

– Одно-единственное слово, один-единственный телефонный звонок от вас – и она мертва! Он вполне способен убить ее.

Он был бледен и с трудом дышал.

– А что я могу сделать?

– Ничего. Ну, вернее, что-то можете, забыть ее. По крайней мере, сейчас.

Он мотнул головой с видом человека, которого попросили сделать невозможное.

– А разве у вас есть выбор? – добавил я. – Потому что, если я хорошо понимаю, вы тоже не свободны, вы все-таки женатый человек, отец семейства…

Ну вот главное и сказано. Я посмотрел на него, даже не надо было развивать эту мысль, играть роль бесчестного человека, который донесет обо всем его жене. Капли пота катились по его вискам.

– Я ей не лгал, знаете ли. Я сказал ей, что женат. Она знала это с самого начала.

Я сделал над собой усилие, чтобы не нахамить ему. Он меня раздражал, хотелось дать ему пощечину.

– Вот поэтому я и приехал, чтобы увидеться с вами. Вы должны забыть Леони.

Он поднес руку к сердцу.

– Это ужасно. Я сделаю все, что необходимо. Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось.

– Я знал, что могу рассчитывать на ваше понимание.

Он нервно перебирал соленые орешки в миске. Складывал их в квадрат, в круг, в треугольник, словно хотел разгадать ребус.

– А она знает, что вы ко мне поехали?

– Нет. Я предпочел ничего ей не сказать.

– Если я напишу записку, вы ей передадите?

– Да, я могу сделать это для вас.

– Мы договорились, что будем писать друг другу письма. А потом… она не пришла в последний вечер. Мы не особенно-то таились, знаете ли. И мне никогда не приходило в голову, что за нами может кто-то шпионить или выслеживать нас. Мне казалось, что мы одни в мире.

Взгляд его стал плывущим и нежным. Он заложил два пальца за воротник рубашки: ему явно не хватало воздуха.

– В таких маленьких городках, как наш, все все про всех знают. Непрерывно чешут языки и в выражениях не стесняются. Знаете, как у нас говорят, когда у людей роман?

– Нет.

– Что они перепихиваются. Или у них шашни. Так что нравы суровые.

– Ну на нас это просто свалилось с неба. Мы действительно внезапно влюбились друг в друга.

Он покраснел, когда сказал это.

– Я отнюдь не дамский угодник. И у меня не было никаких любовных историй до Леони. И вообще это нельзя назвать любовной историей, это самая настоящая любовь.

Я с большим трудом удержался, чтобы не сорваться.

– Мы расстались две недели назад, и это кажется мне вечностью. Я так мало знаю о ней. Ну знал, что она замужем, это да. Что у нее нет детей. Что она вообще не может иметь детей. Мы о других как-то и не разговаривали, мы были целиком заняты друг другом. И когда я уезжал, то попросил ее ждать меня. Моей младшей дочери десять лет. Через несколько лет она подрастет и перестанет во мне нуждаться.

Ему, видимо, показалось, что он слишком далеко зашел в своих откровениях, и он спохватился:

– Ну, в конце концов…

Он почесал правую руку, посмотрел на бармена за стойкой.

– Она больна чем-то? – спросил я.

– Нет! К счастью!

– Вы меня напугали.

– Нет. Все дело в ее матери. Она суровая, недобрая женщина. И не слишком-то ее любит. Ох, да, по сути, она вообще никого не любит. – Он добавил с робкой улыбкой: – Жозефина раздражает ее, потому что у нее нежная душа, она неуклюжая, неловкая, она не уверена в себе.

Он выдавил из себя робкую, жалкую улыбку. Улыбку побежденного.

– Ну и вот, я не могу оставить ее одну…

– Вашу жену?

– Нет, дочку. Я пока должен за ней присматривать.

Плиссонье явно смутился. Он говорил со мной так, словно разговаривал сам с собой, я уже перестал что-либо понимать. Я подумал, что он, вероятно, не часто употребляет спиртное и совсем не умеет пить.

– Послушайте, – сказал я тогда, чтобы положить конец всем этим невнятным откровениям, – напишите Леони письмо, я ей его передам, и воздержитесь от встреч с ней и вообще от любого общения в течение некоторого времени. Вы же не хотите стать причиной ее гибели?

– Ох, нет, конечно!

Я знаком попросил официанта принести второй стакан виски, но Люсьен Плиссонье отказался. Он явно плохо себя чувствовал. В баре работал единственный вентилятор, и тот был в другом конце зала. Было жарко, душно, как-то тяжело. Бар был полон. Какая-та женщина рядом с нами курила сигарету за сигаретой, очень громко говорила и хохотала. Он сморгнул и втянул голову в плечи, не желая этого слышать.

– Тут, правда, очень душно, или это что-то со мной?

– Вы, наверное, устали.

– И как шумно к тому же! Сейчас голова лопнет.

Он попытался встать и бессильно рухнул на стул.

– Боже! Как же я вспотел, я весь мокрый! И сердце точно обручем сжало, невозможно дышать. Я пойду, пожалуй.

– Вы не найдете время написать несколько строчек? – спросил я.

Он недоумевающе смотрел на меня, и я добавил:

– Для Леони.

– Да. Для Леони, – повторил он.

Он достал блокнот и шариковую ручку из маленького портфеля, который лежал у него в ногах. Вырвал листочек, наклонился, начал писать. Я встал и пошел в туалет. Когда я вернулся, он уже положил листок в конверт и протянул мне. Он держался за руку, лицо его искривилось от боли.

– У меня что-то с рукой, я хочу вернуться. Я могу позвонить вам? Надо нам постараться что-то сделать для нее. Нужно объединить наши усилия и вытащить ее оттуда!

Я кивнул. Взял письмо.

Он вновь сделал попытку встать и опять был вынужден сесть: у него кружилась голова.

– Давайте я вам помогу, – сказал я. – Посажу вас в такси.

– Думаю, не обязательно. Мне нужно просто выйти на воздух и немного пройтись.

Я расплатился, и мы вышли.

В Париже готовились к параду 14 июля, вокруг площади Звезды были расставлены трибуны и заградительные сооружения. Вокруг парковались военные грузовики, из них вылезали парашютисты, солдаты и моряки. Я подозвал такси, остановилась машина, водитель уже собирался уезжать, но развернулся.

Я взял Люсьена Плиссонье за руку. Он оперся на меня. Сказал мне, что я очень добр к нему.

«Вы отдадите ей письмо, ведь правда? И скажете ей, что я думаю о ней непрестанно, что ужасно скучаю».