Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

— Есть женщина — с ума сойти, забыл, когда в последний раз обедал, — полусознался Сидоров. Каким был мозгокрутом, таким и остался.

— Ясно, — сказал я. — Впрочем, не очень ясно. Что это за фруктово-овощное сочиненье?

— Ах, вот оно где! А я уж подумал, потерял. Рассеянным стал, будто помолодел. Это, по правде говоря, сценарий. Фильм будем снимать — на правах рекламы. Овощная база заказала.

Еще один звезданулся на рекламе!

— Но откуда в шаурме ноготь? — спросил я напрямик, устав от дипломатничания.

— Какой такой ноготь? Впрочем, надо у моей новой пассии спросить. Она у меня маникюрша.

Все хорошо. Ну, не совсем, конечно. Сносно. Теперь выпить чайку и, быть может, подремать — «Стамбул-Мамбул» предоставляет такую возможность, являясь рекламным партнером известной в городе фирмы постельных принадлежностей и мягкой мебели. Я замер в предощущении неги и восторга. Люблю прикосновения чистой простыни к уставшему телу, не меньше, чем сок граната внутрь. Он прекрасно заменяет непьющим вино, сам пробовал. Обожаю и напиток из китайского лимонника.

Разлеглись на чистых постелях с ароматом полыни и чабреца, и Сидоров ударился в свою обычную болтовню, рассказывал, как его приятель лишился руки. Вроде и не болела, но отболела и самоам-путировалась. Возможно, оттого, что он к месту и не к месту любил повторять: «Даю руку на отсечение».

Другой его приятель сел на горящую газовую плиту: что-то творилось у мужика с головой, на секунду терял сознание и падал на стенку. У него вестибулярный аппарат сросся с самогонным.

Попил, называется, чайку. Получив обширную термотравму, дней десять не выказывал никакого беспокойства, и его готовили к выписке из больницы, но тут нервные окончания мягких мышц стали оживать с мучительной болью. Он кричал на все ожоговое отделение, просил его пристрелить, дать обезболивающего, принести утку, бился головой в стенку, норовя спрятаться от действительности, словно страус. Остальные госпитализированные пациенты почувствовали себя практически здоровыми и рвались домой и куда угодно, хоть на каторжные работы.

Сидоров — уникальный человек, он пишет по написанному, думает по продуманному и молчит по уже промолченному. Однажды взялся повторить опыты академика Павлова, помните, собака реагирует на вспышку лампы выделением желудочного сока. В итоге Жучка научилась глотать лампочки и тем зарабатывать на хлеб. Себе и хозяину.

И вдруг я очутился в редакции газеты, в которой работал лет двадцать назад, и приходит ко мне в отдел женщина со следами ослепительной красоты под темной вуалью. По комнате разливается аромат миндаля. Я хоть и сплю, а догадливый: это не настоящие орехи. Несколько лет назад мне делали операцию в полости рта, так вот там анестезия такая миндальная на вкус и на аромат. С той поры я этот запах ужасно обожаю. Не удивительно, что когда появился спустя годы ликер «Амаретто» с ароматом миндаля, я его принял с энтузиазмом издаля.

Помню, были в моей молодой жизни целые «эпохи» с названиями по маркам вин. Однажды все джигитовали вокруг «Семилона». Пьяный ответсек Котельников браковал мою писанину. Пытался отбить у меня девушку, Таню Шишкину, а она, скрытная особа, любила спелеолога Иванова, прирожденного гитариста.

Завоз «Каберне» совпал с курением «Любительских» папирос и затяжным купанием в остывающей ванне и написанием нерифмованных стихов, затем напечатанных в центральной газете.

Армянский коньяк — исключение из правил или новый этап — с ним впервые съеденная натуральная отбивная, отпечаток грудки Наташки Сомовой, жгущий мою ладонь.

Арманьяк в Магадане, прогулки с практикантками в скверике возле стадиона, мечта словить на коротких волнах музыку «Голоса Америки» для кривляний, первый в жизни кусок лосося, миска красной икры, а там и не родившийся еще пока сын.

Ни слова не говоря, красавица, шамаханская княжна, возможно с подачи Сидорова, она появилась в интимном уголке моего мозга, открывает сумочку, вынимает фотографию, демонстративно кладет на стол. И в изгибе своевольных плеч я ощущаю укор, а от него укол самооценки. На снимке двое. На фоне курортного пейзажа. Ну и что? «Вот, — говорит, — была знакома с одним, да продлятся его дни… — И пронзает своими черными, искристыми, как деготь с медом, глазами. — Ухаживал, мороженым угощал».

И смотрит, смотрит, прямо в глаза, будто с плаката «Ты записался добровольцем?».

Что красавица имеет в виду — никак не пойму. И тут открывается дверь, входит неземной красоты девушка. Такую встретишь — надолго лишишься сна и аппетита. Даже если посетишь харчевню «Стамбул-Мамбул».

— Узнаете? — спрашивает.

— А должен?

— Совесть свою послушай!

Стал я к фотографии приглядываться с той тщательностью, с какой опытный сыщик анализирует фоторобот, и сделал вывод: мои посетительницы — мама с дочкой. А вот третий — что за хмырина? Не знаю, а гадать не хочется. Неужели это я? Брачным криминалом пахнет. Правда, если мы увлекались принятием на грудь, я мог и забыть, чья эта нежная грудь.

И тут открывается дверь и входит мужчина в камуфляжной бурке и папахе, с кинжалом на поясе.

— Ну, а теперь что скажете?

— Извините, — пытаюсь протестовать против этого концерта-загадки. — Нельзя ли ближе к делу? У меня работа срочная. Репортера ноги кормят, зачем мне голову ломать? Вот если отгадаю, да вы дадите мне миллион, как на викторине у Галкина, тогда, может быть, поделюсь интеллектуальной собственностью.

— А вот этого не надо. Грубить, — сказал мужчина и вынул кинжал. Прямо к горлу мне приставил. Серьезный оборот. Одно неверное движение кадыком, и кирдык. Больно много в наше время психов развелось. Хорошо еще, закон об оружии не принят. А то бы у каждого появился «Магнум», и перестреляли бы друг друга к чертовой матери. Я ведь тоже дурной, когда пьяный.

— Извините, — сдержанно говорю, — не силен я в языке жестов. Может, воспользуемся словами?

И тогда он снизошел, объяснил. Оказывается, в 88 году я ездил в Пицунду, встретил эту женщину, тогда девушку. Ну и все вытекающие последствия. Ездить-то ездил, не отрицаю. А дальше что? У меня — провал, а в действительности?

— Вы хотите сказать, что у нас был роман, и эта девушка — моя дочь? — понял я в меру своей испорченности благами жизни и, кажется, рассмешил незнакомца.

— Еще чего не хватало. Дочь эта моя, Манана. Попробовал бы только, зарезал бы тебя, как цыпленка! Не о том речь! Роман у нас был. Я ее выкрал, — для наглядности он показал кинжалом на даму.

У меня вырвался звериный рык, похожий на вздох облегчения:

— Ну, а ко мне тогда какие претензии?

— Ах, какие мы непонятливые! Оскорбил женщину, нанес ей обиду, которую она пронесла сквозь годы, и хоть бы что. Морду бульдозером корячит. Моральный вред, проценты набежали. Настал час расплаты по векселям.

Ну вот, — подумалось мне, — а ведь так спешил на работу, даже не побрился как следует. Обидно, что почти дописал репортаж. Кто его теперь доделает? — Я сглотил густую миндальную слюну.

— Обидел? Да впервые ее вижу.

— Впервые? И слышишь тоже в первый раз? Лжец! Ты был на юге. Она там жила. Городок маленький, не мог ее не заметить. Только и разговоров о ней было. Как осиный рой гудел. Восемь достойных юношей, стройных, как кипарис, на спор шли над пропастью по жердочке ради Лолы.

— В самом деле? Это же фольклор! Или нет?

— Какой там фольклор? Жизнь! Ты мог бы стать девятым, для ровного счета. Должен был потерять голову, влюбиться без памяти, карабкаться по веревочной лестнице, расточать клятвы, за один ее взгляд пойти на костер. И теоретически мог бы получить согласие. Правда, я бы этого не допустил, — он сделал бреющее движение кинжалом, наподобие севильского цирюльника.

У меня наливаются кровью уши, щеки, шея. Того и гляди, сгоришь со стыда. Я перестаю верить собственным ощущениям. И что-то ломается во мне, как апрельская сосулька, противный холодок бежит по спине. Конечно, по большому счету я заслуживаю самой суровой кары. Как-то безропотно, вроде как из деликатности, соглашаюсь, словно сторонний наблюдатель. Вот, стало быть, кончилась жизнь, даже не завтра, уже сегодня, а я ведь собирался вечерком попить с другом Петровым пива. Вряд ли при таком раскладе удастся это сделать. На меня нападает столбняк. Закрываю глаза и затаиваю дыхание, пытаюсь представить себя в виде коробочки пепла.

— Что ж, я готов, — голос у меня падает, словно поскользнувшись.

— Как это, готов? Ну и хорошо, мы с тобой миндальничать не намерены. Неужто мы звери и будем пачкать служебный кабинет человеческими выделениями? Нет, все проделаем цивильно. Сядем в «мерседес», поедем в сторону Армани. Над пропастью. Ты сядешь за руль. Педаль до пола, скорость максимальная. Тормоза все равно подпилены…