Здравствуй, Гр-р! - Татьяна Стекольникова

— Ну, нет, это не поцелуй! — возмутилась я. Ежу понятно, что это была шутка, но меня тут же сгребли в охапку… Губы у Громова оказались сухими и горячими, и я сто раз назвала себя идиоткой, потому что не представляла, что делать дальше — не в постель же с ним укладываться, к этому я не была готова. По крайней мере, сейчас, только что явившись из прошлого. Он сам отпустил меня, хотя я и не вырывалась.

— Ну, я пошел… — сообщил Гр-р и, ухмыльнувшись, посмотрел мне в глаза.

Японский городовой! Вот кого мне напоминал Сурмин! Громова! И как я не догадалась там, в 1909 году? Те же глаза, та же линия рта — только у Сурмина она чуть мягче, но отрасти Громов бакенбарды — или обрейся наголо Сурмин — почти одно лицо, конечно, с поправкой на возраст…

— И не надо меня провожать, Нина… А вечером я к тебе загляну… Можно?

Конечно, можно… Или я должна была сказать нет?

2. Я продолжаю уборку, принимаю меры безопасности и прихожу к выводу, что мобильный телефон — вовсе не благо цивилизации.

Закрыв за Громовым дверь, я побрела на кухню — устранять последствия нахождения Анны в двадцать первом веке. Я и не подозревала, что за сутки можно устроить такой погром во вполне приличной квартире. Я не фанат чистоты, но стараюсь поддерживать порядок, и периодически устраиваю тотальную уборку. Обмен телами (знать бы, как это называется по науке!) случился, когда во мне в очередной раз проснулась Синдерелла. Так что сейчас мне остается продолжить прерванный процесс наведения чистоты. Наверху ничего делать не надо — там ремонт. Хорошо, что сейчас как раз пауза — рабочих, которых привел с какой-то стройки все тот же Гр-р, перебросили на другой объект, откуда далеко сюда ездить, и продолжать свои упражнения с гипсокартоном и штукатуркой они будут у меня только через неделю. Не представляю, что было бы, если бы Анна — в моем теле! — устроила свое шоу при них! Сгрузив в мусорные пакеты испорченные продукты, отскоблив со столешниц, пола и подоконника пищевые кляксы, я составила список того, что следует купить, — еды у меня почти не осталось, так, пара рыбных консервов да банка кукурузы — изрядно помятые. Похоже, Анна стучала по ним скалкой и молотком для отбивания мяса — эти орудия я нашла рядом с банками, и вмятины на банках вполне им соответствовали. Пыталась открыть?

Вот интересно, если на раздобытки со списком послать Громова, что он принесет? Как он поведет себя в ситуации, когда какой-нибудь необходимый продукт будет отсутствовать? Мой бывший муж научился решать эту проблему только с появлением сотового телефона — звонил мне и спрашивал, что делать. Я набрала номер "Грома". Гр-р был на месте и согласился закупить для меня провиант. И никаких — "деньги потом"! Рано ему еще оплачивать мои расходы!

Теперь спальня. Там все как было — разве что разбросанная одежда. Собираю с пола тряпки. И понимаю, что боюсь приближаться к зеркалу. Первое, что приходит в голову, — закрыть зеркало, набросив на него простыню или штору. Но тогда придется снова вступать с ним в контакт. А где гарантия, что я не буду в это время думать об Анне? Как Луиза сказала, так и случилось — я вытирала зеркало с мыслями об Анне, вот меня туда, в 1909 год, и швырнуло… Я уже ни капли не сомневалась, что виной всему именно зеркало. А что меня вернуло назад? Ни в какое зеркало я в тот момент не смотрелась — спала сном праведницы. Сработало определенное сновидение? Или был исчерпан лимит времени, отведенный на обитание в чужом теле? Непонятно. Еще непонятнее, как я прожила бок о бок с зеркалом почти шесть месяцев, и ничего не случилось. Не думала об Анне? В том-то и дело, что думала, и даже довольно часто — интересно же было, кто такая Анна. А теперь, после моего путешествия в чужую жизнь, Анна вообще не выходит из головы, без конца думаю, что с ней сейчас. Выходит, что прошлое никуда не делось, а существует где-то, параллельно с нашей жизнью, раз я смогла попасть туда и вернуться?

Я вспомнила, что в мансарде — вслед за Луизой и Гр-р второй уровень своей квартиры я стала называть мансардой, — я видела ширму. Если ширму привести в порядок, то можно задвинуть ею зеркало, и я не буду в нем отражаться. Почему-то мне хотелось верить, что таким образом я смогу обезопасить себя от неожиданных перемещений. Я с удовольствием оглядела свою мансарду, представляя, какой она будет после ремонта — я собиралась устроить здесь нечто вроде студии, чтобы начать, наконец, серьезно учиться живописи — хватит дилетантски марать холсты…. Хотя какая это мансарда! Мансарда — нечто вроде голубятни, а то, что невесть за какие заслуги досталось мне, — просторное помещение с огромным полукруглым окном от пола до потолка.

Рабочие разобрали уже почти все лишние стены, но мусор еще не вынесли. Перешагивая через куски штукатурки и обломки кирпичей, я обогнула целый остров замотанных в пленку и бумагу вещей, оставшихся от Луизы, — ампирные стулья и шкафчики, стол, рояль, над которым рабочие соорудили настоящий шалаш из досок, — и наконец добралась до ширмы, оказавшейся на удивление легкой. Без особых усилий я стащила ее вниз. Конечно, вынуть шелк из деревянных рам, чтобы выстирать, не получится. Ткань выцвела и кое-где протерлась, лак осыпался, нескольких планок не хватало — надо искать мастера и отдавать ширму на реставрацию. Пока я вытирала многочисленные деревянные завитки, у меня случился приступ дежа вю: я уже трогала эту ширму! Не далее как вчера… Правда, тогда она была новенькой… Но это понятно: с тех пор прошло сто лет, и время оставило на ней свои царапины…

Проснувшееся шестое чувство заявило, что ширма из квартиры Анны. Это шестое чувство имело вполне определенный вкус — вкус медной монеты. Случилось это в начале летних каникул между моим четвертым и пятым классом, когда я "проходила практику" — так назывался во времена моего детства бесплатный труд учащихся по благоустройству школьной территории. Мне досталось высаживать цветочную рассаду в только что разбитые клумбы, для которых специально была привезена земля. Я делала палочкой в клумбе ямку, опускала в нее вялый росток и приминала вокруг него землю. В пятой или шестой такой ямке я нашла старинную монету — размером почти с пятак, черно-зеленую и тяжелую. Вполне продвинутый для своего времени ребенок, читающий книги и посещающий музеи, я сообразила, что стала обладательницей весьма ценной вещи. Я как могла оттерла монету — покидать клумбу строго-настрого запрещалось, и о том, чтобы находку отнести домой или хотя бы вымыть, не могло быть речи. Так как карманов у меня не оказалось — ну, ни одного! — а потерять такую ценную вещь жалко, пришлось засунуть монету за щеку. Часа через полтора мне стало плохо. Чем больше я проделывала ямок в клумбе, держа монету во рту, тем хуже мне становилось. Ботаничка, командовавшая посадками, велела мне, позеленевшей и шатающейся, идти домой — хорошо, что дом был в пяти минутах от школы. И хорошо, что дома случайно оказался отец, а то неизвестно, чем бы кончилась история с монетой. Уже замужней дамой я узнала, что стала обладательницей римского дупондия времен императора Нерона, и монете почти две тысячи лет. В больнице меня откачали — совершенно не помню, каким образом. Но зато с тех самых пор любые проявления интуиции, предчувствие, шестое чувство — назовите, как хотите — почему-то имеет для меня вкус окислившейся меди.