Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

обелисках держат венки, одна из пальмовых, другая из дубовых листьев. Вместе с золотой короной на голове королевы они, возможно, символизируют тройную корону империи.

Победа Елизаветы над испанской Армадой была триумфом не только над национальным врагом, но и над духовной властью, требовавшей полной к себе лояльности. И кроме сильного флота для победы над ней требовался ещё и сильный символизм. Заявив о том, что национальная церковь являет собой реформу, осуществлённую священной имперской властью, в том виде, как её воплощала английская монархия, Елизавета, как символ, приняла на себя традицию, чьи претензии были столь же всеобъемлющими – традицию священной империи. Необычный язык, которым говорили о ней, вовсе не обязательно подразумевает, что надежды елизаветинской эпохи шли так далеко, как создание мировой империи для королевы. Имперские доводы об идеальном состоянии мира под властью одного правителя, обеспечивающего мир и наибольшую справедливость, использовались для подкрепления её религиозных прав как единоличного монарха. Единый и суверенный в своих владениях государь обладает имперскими религиозными правами и может осуществить имперскую реформу независимо от папы[201]. То, насколько далеко зашёл культ Елизаветы, говорит о чувстве оторванности, которому необходимо было всеми способами найти символ достаточно мощный, чтобы дать ощущение духовной безопасности перед лицом разрыва с остальным христианским миром.

Эти ассоциации создают в имперской теме Елизаветы такие подтексты, которые выходят за рамки личных судеб Тюдоров и их королевства. Такие детали тюдоровской истории, как объединение Йорков и Ланкастеров, превращаются в мистические гармонии, раскрывающие смысл угловых элементов гравюры «Rosa Electa» (Илл. 8с). Незамужний статус королевы возводится в символ имперской девы Астреи, наполняющей мироздание.

8a. Королева Елизавета I. Гравюра Криспина де Пасса-старшего по рисунку Исаака Оливера

8b. Королева Елизавета I. Гравюра Джорджа Вертью по рисунку Исаака Оливера

8c. Королева Елизавета I. Гравюра Уильяма Роджерса

8d. Королева Елизавета I. Гравюра предположительно Ремигия Хогенберга

Королева Елизавета как Астрея[202]

Похоже, что символ Девы-Астреи использовался по отношению к Елизавете с самого начала её царствования[203]. Кемден пишет: «В начале правления её покойного величества некто по удачному разумению изобразил половину зодиака с восходящей Девой, добавив JAM REDIT ET VIRGO…»[204] Но чаще всего этот образ встречается уже в годы после победы над Армадой.

Маскарадные сцены прославления царствования Елизаветы присутствуют в пьесе «Бич актёра» (Histrio-Mastix or The Player Whipped, 1589?). Мир (Peace), Бахус, Церера и Достаток (Plenty) входят в одну дверь, неся с собой рог изобилия, а Бедность со своими слугами исчезает в другую. После речей во славу Мира входит Астрея, «ведомая Славой, поддерживаемая Стойкостью и Религией и сопровождаемая Непорочностью и Искусствами». Мир выказывает почтение Астрее за её справедливость и целомудрие, и та «восходит на трон». Примечание на полях поясняет, что Астрея представляет королеву Елизавету. И далее, к ней обращён следующий приветственный стих:

Mount, Emperesse, whose praise for Peace shall mount,

Whose glory which thy solid vertues wonne,

Shall honour Europe whilst there shines a Sunne.

Crown'd with Heavens inward beauties, worlds applause

Thron'd and repos'd within the loving feare

Of thy adoring Subjects: live as long

As Time hath life, and Fame a worthy tongue!

Still breath our glory, the worlds Empresse,

Religions Gardian, Peaces patronesse!

Now flourish Arts, the Queene of Peace doth raigne;

Vertue triumph, now she doth sway the stemme,

Who gives to Vertue honours Diadem.

All sing Paens to her sacred worth,

Which none but Angels tongues can warble forth:

Yet sing, for though we cannot light the Sunne,

Yet utmost might hath kinde acceptance wonne.

Song.

Religion, Arts and Merchandise triumph, triumph:

Astraea rules, whose gracious eyes triumph, triumph.

O're Vices conquest whose desires triumph, triumph:

Whose all to chiefest good aspires,

then all triumph[205].

(Взойди на трон, императрица,

Чьё восхваленье Мира вознесётся

Чья слава, добродетелями твёрдыми добытая,

Европу будет прославлять, покуда светит солнце!

В венке небесной и духовной красоты,

Которой рукоплещет мирозданье

Сидишь на троне в окруженье ты

Восторга подданных и трепетного обожанья.

Живи же до скончания веков,

Покуда Слава говорить способна!

Дыши же нашей славою, земли императрица,

Страж Веры, покровитель Мира!

Искусства, расцветайте, королева Мира правит;

То добродетели триумф, она склоняет стебель

Который вьёт почётный целомудрия венец.

Священной ценности её поются гимны, той,

Что ангелы способны лишь воспеть,

И всё же, пой, хоть солнца осветить нам не под силу

Усилие великое признанье получило.

Песня.

Религией, Искусствами, Торговлей триумф, триумф

Астрея правит, чей милостивый взгляд триумф, триумф

Пороки изничтожает, желанья чьи триумф, триумф

И сущность вся к великому добру стремится всеобщий триумф).

Здесь Елизавета-Астрея представлена как императрица мира, страж веры, хранительница спокойствия и возродитель добродетели. Её приветствуют римским триумфом, превознося достаток и изобилие, принесённые золотым веком.

Маскарадная пьеса «Descensus Astraeae» Джорджа Пила, поставленная в честь нового лорда-мэра Лондона в 1591 г., выводит на первый план отчётливо реформистскую сторону миссии Астреи. Ведущий маскарада описывает её как символ Елизаветы, ибо Астрея «происходит из троянско-британского рода». В кульминационный момент представления Астрея появляется в образе пастушки с посохом и произносит следующие слова:

Feed on, my flock among the gladsome green

Where heavenly nectar flows above the banks…[206]

(Кормись, моё стадо, среди весёлой зелени,

Где небесный нектар выходит из берегов…)

Ей противостоят Суеверие в лице монаха и Невежество в лице священника, тщетно пытающиеся отравить источник, из которого пьёт её стадо. Одна из граций так описывает Астрею:

Whilom, when Saturn's golden reign did cease,

And iron age had kindled cruel wars,

Envy in wrath perturbing common peace,

Engendering canker'd hate and bloody jars;

Lo, then Olympus' king, the thundering Jove,

Raught hence this gracious nymph Astraea fair:

Now once again he sends her from above,

Descended through the sweet