Архивных сведений не имеется - Виталий Гладкий

– Это уже серьезно, дружище… Вот так новость! Неужели след?

– Не знаю, не знаю… Вообще-то я предполагал нечто подобное. Помнишь, я тебе говорил, что челюсть изготовил незаурядный мастер? Так вот, в свое время по просьбе ОБХСС я занимался клиентами Скапчинского на предмет определения, чьи руки поработали над нелегально изготовленными зубными протезами из золота, потому как дедок упрямо отрицал свою причастность к этому. И теперь, сравнив материалы тех лет с нашими, могу со всей ответственностью заявить: вставная челюсть потерпевшего – его работа. Официальное заключение я уже подготовил, завтра получишь.

– Спасибо, Костя!

– Да брось, Боря, работа такая.

После ухода Мышкина капитан долго стоял у трюмо – единственной стоящей вещи непритязательного интерьера его холостяцкой квартиры, подарка Наташки ко дню рождения. Высокий парень с не по уставу длинными волосами темно-каштанового цвета и правильными чертами смуглого, чуть скуластого лица грустно смотрел карими глазами на Савина. Судя по морщинам, избороздившим лоб, он был явно расстроен и опечален. Чтобы подбодрить его, капитан изобразил гримасу из набора трагедийных масок, тяжело вздохнул и отправился по соседям-сослуживцам в поисках масла, чтобы поджарить картошку, которую собирался взять взаймы. Сухари к чаю у него были.

Воздух был горяч, упруг; хлопья сажи вперемешку с пылью кружились над окопами; небольшая деревенька позади догорала. Вернее, догорали развалины – то, что осталось от вчерашнего артобстрела. Только колокольня старинной церквушки, на месте которой теперь чернела воронка, обнесенная валом из битого кирпича и вывороченных взрывом гранитных глыб фундамента, все еще высилась над скорбным пепелищем, закопченная, изгрызенная осколками, невесть каким чудом устоявшая под бешеным разгулом стальной стихии.

– Командир! Товарищ лейтенант!

Алексей Малахов покрутил головой, стараясь унять неумолчный шум в ушах и, стряхнув рассыпчатые комья земли, медленно встал на четвереньки.

– Командир… – по траншее, пригнувшись, спешил к нему ефрейтор Никашкин – маленький, юркий и улыбчивый.

– Во шандарахнуло… – помог Алексею перебраться под защиту уцелевшего бруствера. – Снарядов не жалеет, паразит. Выковыривает нас, как лиса сусликов, – отцепил флягу с водой, протянул лейтенанту. – Хлебните чуток. Не ранило?

Алексей припал сухим ртом к горлышку, отпил немного, вернул флягу Никашкину.

– Цел… – пощупал левую ногу, поморщился – саднило, видно, чем-то ушибло при взрыве.

Рота, в которой Малахов командовал взводом, вторые сутки держала оборону возле деревушки, защищая правый фланг стрелкового полка. Линия окопов и траншей упиралась одним концом в неглубокую илистую речку, противоположный берег которой представлял собой поросшее осокой и камышами непроходимое болото с редкими кучками деревьев, разбросанных до самого горизонта в полном беспорядке; левый фланг оборонительных рубежей полка располагался в редколесье, которое оканчивалось яром с обрывистыми склонами. На штабном языке – полк прикрывал танкоопасное направление, и потому приказ командира дивизии, в распоряжение которого высшее командование, вместо ожидаемых после слезных запросов трех-четырех противотанковых батарей, предоставило резервный стрелковый полк, почти сплошь укомплектованный необстрелянными новобранцами, был категоричен и недвусмыслен: стоять насмерть, но не пропустить танки противника к железнодорожному узлу километрах в двадцати от деревеньки, где в это время полным ходом шла эвакуация рабочих и оборудования военного завода. Стоять, пока не будет получено распоряжение отойти на следующий оборонительный рубеж, который теперь спешно оборудовали саперы и добровольцы из местного населения.

Эти двое суток для обороняющихся прошли на удивление спокойно, если не считать одной бомбежки, двух арт-налетов – вчерашнего, вскоре после обеда, и сегодняшнего, который начался с истинно немецкой педантичностью, минута в минуту опять-таки пополудни, как в прошлый раз, – и двух атак пехоты, которые они отбили с большим уроном для врага. Видимо, что-то не заладилось в немецкой военной машине – ожидаемых танков пока не было, чему многие бойцы втайне радовались: что ни говори, а уж лучше огненный шквал орудий, к которому успели привыкнуть, чем впервые встретиться лицом к лицу с бронированными чудищами, о которых новобранцы были немало наслышаны от бывалых бойцов.

– Сейчас попрут, – Никашкин осторожно приподнялся над бруствером.

– Фрицы, они порядок любят: покропили стальным дождичком, пора и с кузовком за грибочками…

Алексей невольно улыбнулся – он уже не удивлялся шуточкам Никашкина, которые на первых порах принимал за браваду; ефрейтор и в бою посмеивался, только глаза его загорались, как у хищной ласки. Он чем-то и походил на эту зверюшку – стремительными, ловкими движениями, молниеносной реакцией и удивительным бесстрашием. Во время атак Никашкин, словно маленький вихрь, метался между бойцами своего отделения, успевая подбодрить новичков очередной шуткой, подсказать, как поприцельнее вести огонь, при этом и сам стрелял, казалось, не переставая. А уж это ефрейтор умел делать отменно, сливаясь в одно целое с автоматом, который он добыл невесть каким образом при формировании полка (у остальных красноармейцев были видавшие виды трехлинейки), Никашкин бил короткими смачными очередями так, что почти ни одна пуля не пропала зря.

Войну Никашкин встретил на границе. Когда от заставы остались развалины, вынес на плечах тяжело раненного политрука в так называемый тыл – добрался к наспех сколоченной части из бывших пограничников, которая, не успев принять бой, оказалась в окружении. Больше месяца часть пробивалась к линии фронта, наводя панику на гитлеровцев своими стремительными, неожиданными ударами, после которых растворялась в лесах, просачиваясь под носом у карательных отрядов СС, охотившихся за пограничниками.

При переходе линии фронта Никашкин был ранен, но в госпитале долго не задержался – не потому, что вылечился, а просто сбежал. Долго мытарился по кабинетам тылового начальства, просился опять к своим, пограничникам, но впустую: то ли часть расформировали, то ли отправили выполнять какое-нибудь спецзадание, учитывая уже немалый боевой опыт бойцов, – так ефрейтор и не узнал о судьбе своих боевых товарищей. В конце концов его едва не под конвоем препроводили в резервный полк, где и дали отделение молодых, необстрелянных солдат. Поговаривали, что где-то в штабе на него лежит наградной лист; медаль или орден – никто толком не знал, но Никашкин только беспечно, со смешочками отмахивался: дело наживное, не к спеху…

Наконец Алексей окончательно пришел в себя, поднялся на ноги и встал рядом с Никашкиным.

– Как ребята? – спросил ефрейтора.

– Орлы. Держатся, – беззаботно ответил тот, внимательно прислушиваясь к обманчивой тишине, которая воцарилась после артналета.

– Убитые во взводе есть?

– Бог миловал. У пятерых ранения, да и то курам на смех – царапины, – вдруг рассмеялся. – Один только Бирюков схлопотал посерьезней в… общем, в "тыл". Ничего, оружие держит, стоять может, а посидеть в ближайшем будущем не придется, фрицы не дадут…

И вдруг умолк на полуслове, нахмурился. Алексей удивился было этой перемене, но в следующий миг понял ее причину: из-за пригорка, который щетинился позади немецких окопов унылым, искромсанным пулями редколесьем и который скрывал неглубокую лощину, послышался гул. Он нарастал, усиливался, постепенно наполняя изрытое воронками пространство впереди окопов; казалось, воздух пришел в движение, завибрировал, отчего земная твердь дрогнула, заходила под ногами ходуном, начала стекать в траншею струйками распушенного солдатскими лопатами и осенним суховеем чернозема.

– Танки… – голос Никашкина, немного осипший, а из-за этого необычно тихий, слегка дрогнул. – Дождались, маму их немецкую… – завернул круто.

– Дождались… – Алексей, стряхнув внезапно вспотевшей ладонью застрявшие в волосах стебельки травы и земляную крошку, надел каску.

– Ничего, выдюжим, – попытался бодро улыбнуться Никашкин, но улыбка не вышла. – Который раз встречаюсь с ними, а вот привыкнуть никак не могу – вдруг пожаловался Малахову. – И не боязно вроде, а внутри холодок… Надо к ребятам, командир. Им-то каково – впервые…

– Пошли! – и Алексей, не оглядываясь на ефрейтора, в полный рост побежал по траншее.

Танки, выползая из лощины по одному, вскоре миновали немецкие окопы и, разворачиваясь веером, двинулись к боевым порядкам роты; вслед за ними высыпали и фашистские солдаты, до поры до времени стараясь укрыться за их толстыми бронированными туловищами.

– Приготовить гранаты! – скомандовал Малахов. Пехотинцы, которые до этого, как завороженные, в полной неподвижности наблюдали за танками, засуетились, потянулись к подсумкам, к выдолбленным в стенах окопов нишам и принялись доставать оттуда гранаты и бутылки с зажигательной смесью.