Под белым орлом - Грегор Самаров

я прикажу упаковать туда сабли и кинжалы. Когда вы отправитесь в обратный путь, я подарю вам эти матрасы; затем попросите у меня, но, так чтобы все люди слышали это, несколько бочек водки. У меня есть двое надёжных слуг из старой армии конфедератов, вполне преданных мне. Бочонки будут наполнены пистолетами и огнестрельными снарядами, примите это во внимание и позаботьтесь о том, чтобы из-за неосторожного обращения не произошло несчастья.

— А если нас станут обыскивать в воротах? — спросил Косинский.

— Я дам вам с собою слугу в графской ливрее; никто не позволит себе обыскивать повозку фельдцейхмейстера, — отправляющуюся в его имение. Итак, всё идёт великолепно, вскоре мы будем иметь возможность привести смелый план в исполнение. Во всей стране уже подготовлено восстание. Ежедневно мы приобретаем сторонников для нашего дела, во всех провинциях у нас есть свои агенты, и когда престол освободится, то быстро созванный сейм провозгласит королём графа Станислава, а нерешительные и сопротивляющиеся будут увлечены или устранены первой вспышкой национального воодушевления. Правда, по всем местечкам страны коварно размещены десять тысяч русских, но тем самым их сделали бессильными воспрепятствовать общему народному восстанию, и, прежде чем они успеют собраться, они будут сметены его бурным вихрем. У императрицы Екатерины в настоящую минуту нет другой армии, и она будет остерегаться двинуться вглубь возмущённой страны, на западных границах которой зорко караулят Австрия и Пруссия, будучи наготове, в случае необходимости, с оружием в руках выступить против преобладания России. Приготовлены законопроекты об освобождении крестьян и о сложении с них всех податей; мы сразу приобретём благодарность народа и вместе с тем постоянное войско. А тогда, — сказал он, и его тёмные глаза засверкали, — пусть приходят враги! мы будем защищать свою свободу и свою самостоятельность против всего мира.

Косинский склонил голову и тихо вздохнул.

— Что вы имеете против? — сказал Пулаский почти укоризненно, — что за забота гнетёт вас? Верите мне, всё внимательно подготовлено, успех обеспечен, если только вы смелою рукой нанесёте решительный удар.

— Я охотно верю этому, — сказал Косинский, — но что будет с нами, если всё произойдёт так, как вы говорите? — прибавил он, качая головой. — Не удайся наш план — а это во всяком случае ещё возможно — и нашей жизни конец...

— Неужели, служа святейшему делу, — сурово прервал его Пулаский, — кто-либо из поляков поколеблется пожертвовать своею жизнью родине?

— Найти достославную смерть на поле сражения, — это совсем не то, что позорно погибнуть под рукою палача, — сказал Косинский, после чего добавил: — а если наш план удастся, то что будет нам наградой?

— Вечная слава, — воскликнул Пулаский, — и неизгладимая благодарность отечества!

— Ах, великие люди легко забывают то, что сделано для них, — возразил Косинский, — и благодарность за корону уже довольно часто бывала роковою для тех, кому были обязаны ею. Позвольте мне быть откровенным, пан, — продолжал он. — Вы знаете, что я нахожусь в опасном положении, что только горячее сердечное влечение побудило меня обещать вам мою службу.

— Разве существует для польского шляхтича более высокое и более святое влечение, чем свобода и слава его родины? — спросил Пулаский.

— Для польского шляхтича! — печально произнёс Косинский, — но я — не польский шляхтич. Вы знаете, что я — сын крепостной и, по закону государства, должен наследовать состояние своей матери. Правда, мой отец подал ей руку пред алтарём в своём замке, в Подолии; он читал её, как супругу, и воспитал меня, как своего сына, но, когда он умер, явился родственник и взял его имение; я не мог воспрепятствовать этому, так как не мог доказать брак своего отца с моей матерью, иначе обнаружилось бы её происхождение и мне пришлось бы впасть в жалкое и позорное крепостное состояние. Я вынужден был скрываться и радоваться тому, что тот родственник, овладев наследством, не разыскивал меня далее; но каждый день от меня может быть отнято и моё имя, единственное наследие моего отца.

— Вы находитесь под покровительством графа Станислава, — прервал его Пулаский.

— Разве покровительство графа может защитить меня от законов государства?

— Если он будет королём и вступит на престол, освобождённый для него вами, то он сможет даровать вам меч и герб и оградить вас от всяких преследований! — воскликнул Пулаский. — И вам обещано, что это именно будет так.

— Обещано! — повторил Косинский.

— Разве вы сомневаетесь в моём слове? — с угрожающим взором воскликнул Пулаский.

— Нет, — сказал Косинский, — я далёк от этого, но тёмные силы зло шутят над исполнением обещаний, а от этого обещания зависит для меня более чем честь и свобода, с моим именем связано счастье моей жизни, моя любовь.

— Я так и думал, — сказал Пулаский, — где замешана женщина, там мужчина робеет и трусливо отступает пред смелыми подвигами!

— Не то, пан, совсем не то! — воскликнул Косинский, — о, моя возлюбленная конечно воодушевит меня на всякий великий подвиг, но как я могу надеяться когда бы то ни было добиться её, если грозный меч крепостничества повис над моей головой? Я должен сознаться вам, что люблю Елену Любенскую.

— Дочь старосты? — спросил Пулаский.

— Да, и она тоже любит меня, — ответил Косинский, кивнув головой. — Я познакомился с ней в имении своих друзей. Её отец горд и высокомерен. Бедный шляхтич едва ли будет милостиво принят им, а если бы он заподозрил, в каком я положении, то и совсем была бы потеряна всякая надежда. Поэтому я дал увлечь себя и обещал вам свою руку для исполнения вашего плана; но когда я в уединении подумал об этом, то упал духом. Если удастся всё это, то едва ли Любенский согласится принять своим зятем человека, с которого только милостью короля снято позорное крепостное состояние. Да кроме того, — взволнованно продолжал он, — разве то, на что я обязываюсь, не является тяжёлым преступлением? Разве король Станислав — не мой законный повелитель, избранный сеймом, согласно законам страны, и разве поднять руку на помазанника не есть непростительная дерзость?

— Он на жалованье у чужеземцев! — воскликнул Пулаский. — Он был возлюбленным русской императрицы, наложившей на нас рабские оковы; он предал нашу нацию и свою собственную корону, которою народ венчал его недостойную главу.

—В таком случае