Территория Холода - Наталия Ивановна Московских

сегодня против воли вял и ленив. Глаза у меня закрываются, голова норовит рухнуть на парту. Учителям это не нравится, и они отчитывают меня, заставляя встать перед всем классом. Я усугубляю ситуацию тем, что на осознание замечаний у меня уходит непозволительно много времени. Впрочем, в этом я виню, скорее, интернат с его порядками, чем себя. У учителей здесь крайне странная манера вызывать учеников: они называют только номер парты и место, а мне сегодня не удается быстро соображать. Да никто и не предупредил, что надо считать парты и нумеровать стулья. По отношению к человеку после бессонной ночи это то еще зверство! Да и в целом педагогическая ценность у такого подхода сомнительная, но приходится смириться.

Первые три урока ограничиваются простыми замечаниями и указаниями быть внимательнее. Потом наступает завтрак, на котором я замечаю, что многие косятся на меня. Видимо, заявления соседей, что о моем злоключении на болоте все говорят, не было преувеличением.

После раздачи я усаживаюсь за один стол с Далай-Ламой, Сухарем и подоспевшим Стрижом. Ищу глазами Старшую, но почему-то не нахожу. То ли невнимательно ищу, то ли она не приходит. Не исключено ни то, ни другое.

Автоматически потребляю кашу и бутерброды с маслом и медом, запиваю водянистым чаем, который почему-то кажется очень вкусным. Звенит звонок – менее резкий, чем сигнал к побудке – и муравейник интерната снова разбредается по ячейкам классов.

На четвертом уроке мне так уже не везет: сонливость после завтрака становится жестче, я игнорирую замечание в свой адрес, и вот меня уже поднимают перед классом с готовностью увести на расстрел.

– Поразительный уровень безответственности! – квохчет полноватая учительница, то и дело срываясь на неистовые театральные интонации. – Если вы демонстрируете такое наплевательское отношение к учебе в первый день, что же будет дальше?

Голос снует по регистрам вверх и вниз, у меня начинает гудеть в ушах от этой оперной разминки, а в глазах рябит от боевого раскраса учительницы. Кислотно-голубые тени, бешеное количество туши, румяны и ярко-алые губы. Мой изголодавшийся по сну мозг начинает искажать сигналы, и вот я уже почти вижу вместо учительницы жуткого размалеванного клоуна.

– Что вы молчите? – призывно опускается на меня плеть ее голоса. – Нечего сказать в свое оправдание?

Покачиваюсь и опираюсь на парту, чтобы не уснуть.

– Мне жаль, – отвечаю, с трудом ворочая языком. – Постараюсь больше вас не расстраивать.

Моя мучительница разражается еще одной серией упреков в мой адрес, но я уже ее не слушаю – сил на это не остается. Мои соседи (Далай-Лама и Сухарь, со Стрижом мы в разных классах) тихо посмеиваются, глядя на меня, и сочувственно кивают.

Терпи, ничего не поделаешь, – говорит взгляд Сухаря.

Судьба у тебя сегодня такая, – назидательно сообщают глаза Далай-Ламы.

Остальной класс тоже изучает меня, и в который раз в лицах одноклассников я ловлю неподдельный восторг. Их как будто приводит в восхищение то, что меня уже в третий раз отчитывают за «наплевательское отношение к учебе». Видимо, среди учеников это считается смелостью и общественно одобряемым бунтом.

Как по мне, мое нынешнее положение никак не располагает мной восторгаться. Будь здесь Старшая, она, скорее всего, разделила бы мое убеждение. Это был бы тот редкий момент, когда мы с ней согласились.

Мысль о Старшей заставляет меня дернуться и на какое-то время проснуться, как будто она и вправду может внезапно здесь оказаться. Но напрасно: на первых двух уроках я ее не видел, стало быть, мы учимся не вместе. Поджимаю губы, сам не понимая, от чего: собственных мыслей не разбираю под взлеты и падения голоса учительницы. Она уже лепечет что-то насчет Казармы, и почему-то после этого слова класс наполняется гомоном. Я замечаю двух девчонок, соседок по парте. Одна из них решительно встает и пускается в спор с учительницей. Широкоплечая и монументальная, она напоминает воинственную валькирию. С соседкой по парте она вызывает разительный контраст, потому что та – маленькая и хрупкая, похожая на изящно сделанную фарфоровую куклу.

– Да пусть он уже сядет! Зачем отчитывать ученика в первый день? Разве это педагогично?! – зычно и с вызовом возмущается валькирия.

– Может, продолжим урок? Пожалуйста… – тихим колокольчиком звенит голосок ее кукольной соседки. Из-за парты она не поднимается, лишь призывно кивает и распахивает огромные глаза, в которых рождается просьба, неспособная выдержать отказ.

– Мы продолжим, – вздергивает подбородок учительница. – Но молодой человек прогуляется до Казармы. Пусть там решают, можно ли вас допускать до учебы, учитывая ваше, – она неуютно кривится, – состояние.

Под аккомпанемент одобрительных выкриков одноклассников и распевных попыток учительницы угомонить их я послушно выхожу. Куда идти, мне, если честно, все равно, поэтому безропотно бреду в сторону Казармы. Пока иду, сонливость душноватого класса понемногу рассеивается, и голова проясняется. К мрачной клетке военного рая Майора я подбираюсь вполне живым. Бегающие по плацу ученики сразу обращают на меня внимание. Я ищу и не нахожу среди них Пуделя, зато вижу Нумеролога. Вид у него недовольный и уставший, но, как ни странно, выглядит он бодрее, чем вчера.

От Майора не ускользает, что его полубездыханные солдаты отвлеклись, и он поворачивается в мою сторону.

– Отдыхаем десять минут! – подняв руку, командует он.

Я замираю, не веря своим глазам, не в силах отделаться от самодовольной мысли, что именно мое появление заставило Майора пощадить учеников. Пока тренер направляется ко мне, остальные без стеснения меня разглядывают, и я все сильнее чувствую себя чем-то вроде местной достопримечательности. Чувство… странное, не менее тяжеловесное, чем моя новая кличка.

– Какими судьбами? – вырывает меня из раздумий голос Майора. На бородатом лице тень улыбки. – Пришел вызволять из моих лап соседа по комнате, чтобы оправдать прозвище?

Я неуютно морщусь.

– Знаете про него?

– Про соседа или про прозвище? – усмехается Майор.

– Про прозвище, – терпеливо уточняю и не удерживаюсь от колкости: – Я думал, учителя здесь запоминают учеников только по номеру места за партой.

– Ну, у нас, обездоленных тренеров, как видишь, ни парт, ни стульев, – скалится Майор. – Приходится запоминать ваши прозвища и вникать.

Я жмусь, понимая, что моя колкость выглядела глупо. Майор тем временем продолжает:

– А про твое вообще странно было бы не знать. Ты теперь знаменитость, в школе только и разговоров, что о тебе. Да и прозвища здесь не у всех такие громогласные. – Он качает головой и немного хмурится. – Так какими судьбами, Спасатель?

Я прочищаю горло.

– С урока выгнали, – честно отвечаю. – Сказали идти к вам.

– Дисциплинарное взыскание? – бровь Майора испытующе выгибается.

Пожимаю плечами.

– Я так и не понял. Но