Журавлиное небо - Михаил Стрельцов

Кажется, звонит телефон.

Я встал из-за стола, неторопливо направился в прихожую и, когда уже снимал трубку, догадался, что это, возможно, звонит Лариса, но почему-то не обрадовался, и это было что-то новое, и я мысленно похвалил себя: даже приятно от уверенности, что сейчас, разговаривая с Ларисой, я обязательно найду нужные слова, чтобы, не оскорбляя ее, сказать то, что могу и должен сказать я, мужчина, девятнадцатилетней девчонке в такую вот минуту. Но трубка была безмолвна, я слышал только, как в ней тяжело колыхалась тишина. Ожидать дольше было бессмысленно, и я сказал:

— Алло! Алло!

И снова молчала трубка, и я услыхал, как на другом конце провода кто-то часто, неприятно коротко дышал, — черт знает какой дурак смеялся надо мной!

— Это ты, Лариса? Отдышись. Я слушаю…

Кто-то поспешно, очень поспешно положил трубку.

Мистика, чистой воды мистика — не может быть, чтобы это Лариса. В конце концов почему она должна звонить? Очевидно, я преувеличиваю, думая, что что-то значу для нее. Десять лет — довольно высокая стена, и ей, Ларисе, нужно тянуться на цыпочках, чтобы подать мне через нее руку. А зачем ей тянуться на цыпочках? Чтобы показать меня своей компании и своим старикам? Но ведь я решил уже, что мне там нечего делать. А может, это ошибка, может, нужно было иначе? Заявиться, как подобает научному сотруднику, даже если он и младший (эту мелочь в разговоре осторожно обойти), — энергично пожать Ларисиному отцу руку и, твердо поглядев в глаза, назвать себя. Потом обаятельно улыбнуться и пошутить:

— Предупреждаю, Ферапонт Дормидонтович, следующий тост после вас — за мной. Я даже могу взять на себя роль тамады, если, конечно, вы не возражаете.

Ферапонт Дормидонтович — фи! Как бы он посмотрел на меня, назови я его так? Он подумал бы, что я спятил. Но погодите!.. По праву взрослого мужчины я целую у Ларисиной мамы руку (почему бы не поцеловать!). Вера Федоровна приятно удивлена и украдкой вытирает слезу. Ага! Ба, какие незнакомые все лица! «Ну что ты, — приходит на помощь Лариса, — вот это Валик, помнишь, я тебе говорила, что он… А это вот Валерка; он умеет шевелить ушами… Валерка, покажи!..» Идиллия! Юноши обступают меня и спрашивают, какие я курю сигареты.

Признаться, страшило меня не это. Может быть, больше всего боялся я убедиться, что Лариса — всего-навсего моя выдумка, мираж. Чего я хотел от Ларисы? Быть может, я даже думал, что в ней мое спасение. Молодость, искренность, непосредственность, чистота. Что с ее помощью все это верну себе и я. И я обновлюсь рядом с нею. (Какой холодновато-чистый, строгий у нее взгляд и какие чуткие, изящные руки — когда идет, она держит их немного перед собой, — чуткие руки с небрежно закатанными рукавами летнего плаща.) Я отряхну со своего опыта всю горечь, а лучший мой опыт передастся ей, и она станет такой, каким хотел, но не стал когда-то я. И может быть, я сумею сделать так, что она поймет меня. И тогда…

Кажется, снова звонит телефон… Я решил, что подожду, пока тот, кто на проводе, даст третий звонок. И если будет четвертый — сниму трубку. Вот и четвертый…

— Алё! Если вы хотите что-то сказать, торопитесь — я слушаю.

И снова отчетливо услыхал чье-то дыхание, и хотел уже разозлиться и выругаться в трубку, но что-то подсказало мне, что нужно повременить.

— Спешите, в вашем распоряжении десять секунд.

— Это я, Леня, — проговорил вдруг кто-то в трубку, — а вы… дядя?

Черт знает что! Да еще какой-то детский голос.

— Леня? Какой Леня?.. Скажи мне, пожалуйста, Леня, что тебе нужно и где ты взял мой телефон?

— А вы хороший дядя и ругаться не будете? Не будете, а?

Отличная возможность похвалить самого себя.

— Хороший я дядя или плохой, не знаю, но ругаться не буду. Ну давай…

— Мне, дядя, скучно, и я сам выдумал ваш телефон. Сидел, сидел и выдумал. И еще телефоны выдумал, да они не хотели говорить, только пипикали, и я их забыл. А ваш я самый первый выдумал…

— Ты хороший мальчик, Леня. Сколько тебе лет?

— Я уже большой, дядя, осенью в школу пойду. Мне только не хватает двух месяцев. Но папа и мама говорят, что все равно в школу возьмут. Правда, дядя, возьмут?

— Как тебе сказать, Леня… По-моему, должны взять… А ты что — один дома?

— Папа с мамой на даче. И я там был и наша Лилька. Я, дядя, там ногу занозил. Ух как больно было!

— Ты хороший мальчик, Леня. Я знаю, ты терпел…

— Я даже не плакал, дядя. Нога у меня ночью болела знаете как: дерг! дерг! дерг! И горячая была. Я ночью встал и на другой ноге поскакал на кухню напиться. А мама проснулась и на руках отнесла меня в постель. Мама все думает, что я маленький…

— Нет, ты взрослый, раз умеешь терпеть.

— А Лилька наша еще больше взрослая, дядя. Она в техникуме учится. Только она девчонка, и мама говорит, что ей рано взрослой быть Лилька хотела идти в водный поход, а мама не пустила. Лилька плакала и хотела с дачи убежать.

— Ну, брат, плохи ее дела… А где она сейчас?

— Вам я могу сказать, дядя. Мне с ней прямо беда. К нам завтра дядя Вася приезжает, ну, папин брат. А мы с Лилькой пойдем его встречать. Дядя Вася не знает, где наша дача… А Лилька хитрая: оставила меня дома одного, а сама с Толиком Сотниковым удрала в кино. Мама говорит, что этот Толик плохой мальчик. Когда его мама в больнице лежала, так он к себе плохих мальчишек водил, и они пили вино и курили. А потом Толик ключ от квартиры потерял и через окно домой лазил. Мама говорит, чтоб Лилька не водилась с ним. А Лилька вот не слушается. Буду терпеть, терпеть, а потом маме все и расскажу…

— Оно-то правильно, дружище, да ведь ты, верно, те конфеты, что тебе купила Лилька, чтоб молчал про кино, давно съел. Съел, а?

— И совсем не конфеты, дядя, а зефир. Она только обещала, что конфеты купит, а купила зефир. Нужен он мне. Лилька его сама съела.

— Ну, брат, тут нужно подумать, как быть. По-моему, раз ты взрослый мальчик, так можешь и без Лильки время провести. Плакать ты не умеешь, а конфеты… Да что конфеты! Я их вот уже десять лет не ем. Есть конфеты — только зубы портить. Главное, брат, не скучать. По-моему, так.

— Я не буду, дядя, — сказал он. — Как Лилька придет, я вам позвоню. Позвонить, дядя?

— Знаешь что, — сказал я, — ложись-ка ты лучше спать. Я сам вот посижу немного, подумаю и тоже лягу. Я тоже, брат, один дома. Куда нам с тобой угнаться за Лильками…

Наверное, мне не нужно было так говорить. Я вдруг почувствовал, как он там, в далекой пустой квартире, не по-детски посерьезнел, притих. Зачем мне было так говорить? Меня выдал голос. Уж такая это отрава — взрослая тоска.

— Будем спать, Леня, — сказал я как можно веселее. — Спать, спать всем ребятам, спать, спать по палатам… Знаешь эту песенку? А то еще есть… Плакса, вакса, гуталин, ел, не съел горячий блин… Смешно, правда?

— Ага, — сказал он обрадованно. — Я буду спать, дядя. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я положил трубку.

Разумеется, я и не думал спать, хотя и не знал, что бы сообразить такое, чтоб убить время. Пойти в кино? Купить два билета, продать один какой-нибудь любительнице поздних сеансов, если найдется такая, а то и просто пригласить с собой. Я когда-то так делал, в те времена, когда принципиально не хотел иметь девушки, которую на улице нужно было бы брать под руку, знакомить со своими друзьями, встречаться с нею чуть не каждый день, которой пришлось бы покупать цветы и мороженое и обязательно провожать домой, чтобы отстоять с нею свои полчаса в подъезде. Я не хотел тогда, чтобы кто-нибудь имел на меня права. Мне нужно было, чтобы я мог прийти к ней когда захочу и чтоб она не брала с меня слова, что я обязательно приду к ней еще и завтра. Тогда у меня все разладилось с Эммой, хотя она никогда и не спрашивала, приду ли я завтра. Я покупал ей мороженое и цветы, хотя мне вовсе не было необходимости простаивать с нею в подъезде, потому что мы тогда уже окончили институт и она работала и жила на частной квартире, в комнатушке с отдельным ходом. И я тогда уже работал, и случалось, мы утром шли на работу вместе, но все равно она никогда не просила, чтобы завтра мы тоже пошли на работу вместе.

Нет, сегодня в кино идти мне было не с руки: я давно чувствовал, что перерос все это. Оставался ресторан, и я представил себе на минуту широкий зал, залитый густо-золотистым, зыбким светом, сизые полосы дыма, стук ножей о металлические подносы, напряженную, темную отчужденность людей, занятых, по сути, одним и тем же, томно-долгие взгляды женщин, взмахи рук, гомон, дурманящий аромат кухни. Я шел по залу, выглядывая свободное место, подсознательно сторонясь компаний, в которых были женщины, и вот уже какие-то подвыпившие работяги махали мне руками, и это значило, что они недавно пришли сюда, уже изрядно где-то поддав перед этим, успев надоесть друг дружке, — иначе чего бы они так обрадовались свежему человеку? Я садился за стол, они наливали мне, и я пил, потому что отказываться было бессмысленно, а потом заказывал я, и начиналась обычная пьяная бестолковщина: жаркие рукопожатия, опрокинутый на скатерть фужер с пивом, настойчивые попытки установить контакты с соседним столом, обида на официантку, которая не хотела выпить с нами. Я все предвидел заранее, — ничего оригинального, самый банальный способ угробить вечер и завтра чувствовать себя как в воду опущенным.