Друзья Высоцкого: проверка на преданность - Юрий Сушко

Владимир Высоцкий, его песни и стихи постоянно с ним. Даниэль говорит, что всякий раз, когда слышу смешные песни «брата» — «Гимнастика» или про поездку за границу — смеюсь от удовольствия. Если серьезные — а я люблю слушать Володю в машине, когда я за рулем, — это очень опасно. Потому что я плачу.

Он считал, что у талантливого трагика Высоцкого был также недюжинный дар комика: «Свои смешные песни Володя пел совершенно иначе, полностью преобразившись: задирал голову, поднимал брови, округлял глаза. Используя минимум выразительных средств, в мгновение ока становился необыкновенно забавным. Чаще всего пел от имени… наивных, немножко смешных, немножко грустных людей. Там все или смешны и вместе с тем трагичны, или печальны и достойны, горды без спеси или вдруг спесивы без меры… Если этот человек пропитан талантом, то он всегда умен, интеллигентен, нежен… В Высоцком много черт этих было. Прочитайте еще раз его поэзию, послушайте… Откуда это пришло? От его нежности. «Чуть помедленнее, кони…» каждая строфа — это чистая нежность…»

Вольно или невольно Высоцкий подталкивал его самого к стихосложению. В свое время Ольбрыхский написал:

Эх, Володя, эх, Владимир,Ты не видишь, жаль, не видишь,Как опять все та же ведьмаТравит нам другие бредни.А за ней пустился в плясИ твой Рус, и Чех, и Лях.Верь — не верь: опять кошмары —Спасу нет нам без гитары…

Нет-нет, Даниэль писал по-польски. Переводил эти строки на русский язык поэт Базилевский.

В Польше, в трех лучших варшавских театрах, были поставлены три разных спектакля о Владимире Высоцком. Ольбрыхский радовался. «Успех у каждого был невероятный, залы всегда полны. Представляете, какое значение для поляков имеет мой друг? У нас в Польше песни Высоцкого знают все… Это магия. Почему нам так дороги Толстой, Чехов, Пушкин? Мы учились русскому языку на вашей поэзии… Несмотря на то что Польша страдала под игом России двести лет, а потом еще и при коммунистах, тем не менее мы влюбились в ваш язык, в вашу поэзию. Благодаря вашим гениям».

При любой возможности Даниэль пытался привить вкус к Высоцкому своим друзьям по всему миру. На вечере-встрече с петербуржцами он читал Высоцкого в своих переводах, завораживая публику ритмом и звучанием слов российского поэта по-польски.

Даниэль как-то предложил Шарлю Азнавуру (кстати, любимому французскому шансонье Высоцкого) послушать песню «Две гитары», уточнив при этом: «Есть и моя доля в окончательном звучании этой песни. Володя пел ее на каком-то приеме, когда я уже так разгулялся, что после очередного «Эх, раз!» опрокинул залпом целый стакан водки. «Да что ты!» — ввернул, увидев это, Высоцкий в ритме песни, но нормальным своим голосом. Как оказалось, эту реплику он потом включил навсегда в текст песни, считая, что она звучит «очень по-цыгански».

Ольбрыхский внимательно наблюдал за Азнавуром, мэтром шансона, слушающим «Две гитары». Этот невысокий, очень говорливый мужчина, которого невозможно было прервать, целых пять минут молчал после того, как запись закончилась! Потом он встал… налил себе стопку водки. Выпил, по-прежнему молча! Я проводил его… На прощание Шарль сказал: «Он не поет, он выблевывает. Лучше, чем я».

В 1991 году Ольбрыхский выпустил на родине книгу «Поминки по Владимиру Высоцкому». Во вступительном слове писал: «Для чего актер берется за перо? Что, ему нечего уже играть? Так у меня как раз есть пара еще не сыгранных заветных ролей. Может быть, хочется оставить после себя некий след — яркий, свой, индивидуальный, не сотканный из чужих текстов?

И это не то. Я взялся бы, скорее всего, за нечто, противоположное моей натуре. И, может быть, когда-нибудь к этому приду, но, как мне кажется, еще не вечер, конечно, еще не вечер.

И все же почему я написал эту вещь?

Так вот, во многих интервью — в газетах, на радио и телевидении — немало приходится рассказывать о Владимире Высоцком. Реакция слушателей и читателей убедила меня, что я не имею права хранить только в себе то, что я знаю о нем. Володя, ты был общественным достоянием, и люди, верю в это, захотели бы прочесть мою книжку о тебе».

Он объяснял: «Фрагменты моей книги лучше скажут о том, что я люблю, а что ненавижу. Книга сложилась как диалог с Мариной Влади — это изложение в свободной манере новеллы о разных встречах с Владимиром. Она тоненькая, состоит из двух частей — собственно воспоминаний и 12 песен, в которых мой Высоцкий…

Целая эпоха прошла. Со сколькими друзьями мы попрощались навсегда. Эйфория и драма «Солидарности», военное положение… Мир мчится как безумный… Как кони Высоцкого. О чем спел бы сегодня мой друг? Мы с Мариной одного мнения — гитара и сегодня еще дрожала бы в его руках, он все еще заклинал бы свой микрофон, как змею… Он был бы против нарождающихся мерзостей. Все равно — предвестие ли это возвращения старого или новые черные мундиры «Памяти». Володя не ушел бы ни на какую пенсию. И сколько еще всего высмеял бы в нас самих…»

В своем повествовании Ольбырхский не побоялся коснуться одной деликатной и болезненной темы, которая присутствовала в его отношениях с Высоцким. Он говорил: «Я долго был, пожалуй, единственным человеком, который свято верил в Высоцкого-трезвенника, и Володя не хотел разрушать эту веру. Я почти никогда не видел его пьяным. И я рад, что ему была так важна именно моя вера в его силы».

И Владимир, и Марина долго держали его в неведении, приятном заблуждении, уверяя, что нет-нет, «ни капли алкоголя, может, когда, Маринка, достигнем сорока, будем старые, то выпьем по капельке красного на Черном море».

Только из книги Марины Даниэль узнал об этой большой драме, о том, что Высоцкий, как и многие великие художники, страдал неким инстинктом самоуничтожения. Влади объясняла Дани: «Если он говорил, что уже не пьет, то он стеснялся тебя, потому, что ты считал его очень сильным человеком».

Кстати, он это доказывал, утверждал Ольбрыхский. Если мы вместе шли на ужин или в гости, и Володя говорил, что он уже не пьет, то он не пил. Но однажды Даниэлю позвонил товарищ из Союза и между делом сообщил, что видел Высоцкого смертельно пьяным. Ольбрыхский не поверил, перезвонил Владимиру. Тот совершенно спокойно спросил:

— Кто тебе это сказал?

— Мой приятель.

— Значит, он — не приятель.

Но когда в Париже, когда Высоцкий едва не сорвал концерт на Монмартре из-за многодневного запоя, Ольбрыхский принялся зло выговаривать «брату»: «Слушай, так дело не пойдет, этого нельзя себе позволять. Ты принадлежишь не только себе, ты — достояние не только России, ты — гордость всех славян. Я поляк, я не хочу и не позволю, чтобы ты сам себя уничтожал».