Призраки подземелья - Анелюс Маркявичюс

— Придется обойтись без милосердия божьего, — насмешливо улыбнулся учитель. — Удивительно все-таки примитивная у вас система пропаганды. Кого не удается заманить пирогом, того кнутом загоняют. Неужели вы не видите, что, пока человек был темным, пирог и кнут хорошо служили, а теперь не действуют. Скоро придет время, когда церковь исчезнет с лица земли…

— Что, церковь исчезнет?! — ксендз едва не разразился потоком слов, совершенно неприличных для духовной особы.

— Да, исчезнет! — подтвердил учитель.

— Опомнись, Пуртокас! — уже не владея собой, крикнул ксендз. — Велико милосердие божие, но велик и гнев: и неверующие изведают его до конца!

Ксендз стукнул палкой о стол. И от этого звука сам вздрогнул и, очнувшись, огляделся.

— Напрасно мы спорим, — уже успокаиваясь, сказал ксендз. — Все равно мы не убедим друг друга.

— Надо полагать, — согласился Пуртокас. — Менять убеждения мне поздновато.

Учитель отнесся ко всему этому разговору гораздо спокойнее, чем ксендз, но тут он вдруг почувствовал сильную усталость и только сейчас заметил, что оба стоят. Выдвинув из-за стола стул, он подтолкнул его гостю, а сам сел на диван.

— Нет, я пойду, — сказал ксендз. — Жаль, от души жаль, но я бессилен спасти вас. С богом! — Он постоял еще мгновение, цепким взглядом окинул стол, книжные шкафы, полки, как бы что-то выискивая, и, ничего не заметив, повернулся и медленно вышел.

За шторой послышались всхлипывания. Там стояла жена учителя, побледневшая, с заплаканным лицом. Ксендз направился прямо к двери. Когда женщина открыла ее, он сказал:

— Проводи меня немножко, дочь моя.

Женщина накинула платок и вышла следом. Когда они очутились за углом, ксендз огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, спросил:

— Слыхала?

Вместо ответа женщина всхлипнула еще сильнее.

— Он что, всегда таким был?

Женщина вытерла слезы уголком платочка:

— Нет, не совсем таким. Прежде, до пенсии, когда еще работал, пошутит, бывало, надо мной или другими верующими, но не зло. А теперь… Теперь, как заболел, нервный очень стал, даже слушать страшно.

— Большое несчастье ждет его и вместе с ним тебя, дочь моя, если не придешь ему на помощь, — таинственно сказал ксендз.

— Как же ему помочь, настоятель? Я каждый день молюсь за него, — снова начала плакать женщина.

Ксендз задумался.

— Не читает ли он каких-нибудь латинских еретических бумаг?

— Читает, настоятель, читает. Школьники принесли ему, и все вместе читают. Доктор запретил утомляться, я пробовала отговаривать — не слушает: все равно читает.

— А тебе известно, о чем там пишут? — сурово спросил ксендз.

Женщина испуганно поглядела на него и отрицательно покачала головой.

— Это дьявольские письмена! От этого чтения он и стал таким, и чем дальше, тем неистовее будет, попомни мое слово, — грустно сказал ксендз. — Но мне нужно бы получше изучить эти письмена. Тогда бы мы знали, как удержать его от безумия. Возьми и завтра же принеси мне эти бумаги.

— Боюсь, — всхлипнула женщина. — Не знаю, что он мне за это сделает. Такой несговорчивый стал.

— Как хочешь, — равнодушно сказал ксендз. — Но гореть в адском огне суждено не только заблудшим, но и тем, кто мог их спасти и не сделал этого.

— А что я скажу, если он хватится?

Ксендз положил руку ей на плечо.

— Не печалься, все будет хорошо. Ты ничего не видела, ничего не знаешь. И греха здесь нет. Не можем же мы с тобой молча взирать на то, как он гибнет.

Женщина молчала.

— Завтра я весь день буду дома. Прямо ко мне и приходи. Ничего не объясняй ни Розалии, ни пономарю, если встретишь. Ну, с богом, дочь моя! Ступай домой. Я буду ждать.

И ксендз, благословив ее, перешел на другую сторону улицы.

Судьба старинной рукописи

После обеда настоятель Кряуна почувствовал себя вконец измученным и в ожидании жены Пуртокаса начал поглядывать на кресло-качалку. Его охватывал соблазн немножко отдохнуть, однако он знал, что, как только опустится в кресло, тут же заснет. Годы давали себя знать. Здоровье было уже не то, что раньше, а аппетит остался прежним. Поэтому обед стал для Кряуна настоящей работой, после которой приходилось отдыхать. Так было каждый день, и в этот сладкий час никто не имел права будить настоятеля, разве что, если бы костел вдруг обрушился. Сегодня Кряуне было не до сна. И все-таки кресло манило его к себе. «Просто так посижу, — решил настоятель. — Могу же я посидеть не засыпая». Придвинув кресло поближе к окну, чтобы не пропустить гостью, он удобно устроился в кресле и сразу почувствовал приятную истому. «Может быть, почитать?» — подумал ксендз. Он не брал с полки книгу уже несколько лет и совершенно отвык от чтения… А впрочем, это значило: встать, тянуться за книгой, снова проделать путь от полки до кресла. И Кряуна решил не утруждать себя…

«Почему же она не идет? — сердился ксендз. — Может, не удалось взять рукопись у этого безбожника?»

В комнате было тихо, кресло полегоньку качалось… ксендз явственно увидел вдруг Пуртокаса. Старый учитель был мертв и лежал в гробу посреди костела. Из кармана черного пиджака Пуртокаса торчала пачка каких-то бумаг — рукопись! В костеле было пусто, лишь где-то за алтарем копошился пономарь. Настоятель крадучись подошел поближе к гробу и оглянулся. Еще секунда, и он протянул руку, но бумага выскользнула. Настоятель вцепился в нее изо всех сил и потянул к себе. Рукопись была словно пришита к карману. И вдруг покойник приподнялся и железными пальцами ухватил ксендза за руку.

— Ай-ай! — отчаянно закричал Кряуна, вырываясь изо всех сил.

— Настоятель, настоятель, это я, приснилось что-нибудь нехорошее? — испуганно трясла его руку Розалия.

Ксендз несколько мгновений смотрел на нее, ничего не понимая. Придя наконец в себя, он яростно сплюнул.

— Тьфу, покойник приснился. Должно быть, к перемене погоды.

— Тут какая-то женщина, настоятель, вас требует. Говорит, велели прийти.

— Да-да-да, велел! — уже окончательно очнувшись, вскочил ксендз. — Где она? Веди скорее…

Розалия вышла, и вскоре появилась жена Пуртокаса.

— Пришла, дочь моя, хорошо, что пришла! — ксендз пошел ей навстречу.

Женщина молчала. Губы ее были плотно сжаты. Глаза смотрели куда-то в сторону, мрачно и холодно.

Ксендз почувствовал недоброе.

— Вижу, заботы мои пропадают даром, — негромко сказал он, — что ж, стало быть, на то воля божья. Значит, слишком поздно, и отец небесный уже отвернулся от вашего дома.

Кряуна начинал новую атаку… Но она оказалась ненужной.

Жена учителя стояла, все так же глядя куда-то в сторону, потом быстрым движением вынула из-под плаща сверток и подала ксендзу.

Кряуна схватил рукопись.

— Ну, вот видишь! Доброе начало — это уже половина дела. — Долгие годы, служения церкви научили ксендза одинаково ловко скрывать и горе и радость. — А что до всего остального, дочь моя, не переживай, все, что делается с доброй целью, бог простит! Зайди ко мне через недельку!

Едва настоятель, проводив гостью, успел вернуться в свою комнату, как наружную дверь приоткрыл Клапас. Кряуна встретил его сдержанно, даже холодно, не предложил фотографу сесть и, не ожидая, пока тот начнет задавать какие-нибудь вопросы, начал говорить первым:

— Ты по этому делу? Не удалось мне, почтеннейший, не удалось. Совсем не удалось! Я говорил, что это крепкий орешек. Да и стар я для таких дел. Благословить вас могу, а дальше уже сами… Помощь божья всегда на стороне того, кто прав.

«Homo in hoc improbo mundo, pleno vanihitis et contemptionis, ludicrus solum hospes est…»

Клапас шел по улице, не разбирая дороги, сам не зная, куда и зачем он направляется.

Все способы вернуть рукопись были испробованы, и никаких результатов. Что теперь делать?..

Клапас сам не заметил, как очутился возле дома Пуртокаса, и спохватился, что глазеет на окна его квартиры. «Ну чего я тут болтаюсь, еще заметит кто-нибудь», — подумал он и отошел немного. Походив по улице, он с изумлением обнаружил, что опять оказался у того же дома. Это здание, с длинными старинными окнами, с зелеными дверями, притягивало его, как магнит. Там, внутри, его рукопись.

Что-то неладное стало твориться с Клапасом. Он пересек улицу, хотел подбежать к двери, вломиться в нее и крикнуть: «Отдайте рукопись, она принадлежит мне! Я ее нашел! Отдайте!» Он взбежал на крыльцо, уже было схватился за ручку, но в это время дверь неожиданно распахнулась сама.

Клапас отшатнулся в сторону, скатился с крыльца, но тут же остановился. Выбежавший из двери мальчик тоже остановился и весь как-то ощетинился. Они сразу узнали друг друга, но сначала оба были настолько испуганы и растерянны, что не решались ни слова сказать, ни с места двинуться.

Клапас пришел в себя первым. Он смекнул, какой счастливый случай подвернулся ему, и, стараясь улыбаться поласковее, протянул: