Вверх дном - Жюль Верн

Он был горный инженер, лет тридцати пяти. Он отличился на экзаменах, поступая в Парижскую высшую политехническую школу, и окончил её отлично, так что его можно смело представить читателям в качестве выдающегося математика. Очень возможно, что он стоял выше Дж.Т.Мастона, в конце концов знаменитого только своими вычислениями, потому что нельзя ведь сравнивать, например, Леверье[35] с Лапласом или Ньютоном.

Будучи инженером – что нисколько не вредило делу, – он был человек умный и своенравный, из тех чудаков, которые встречаются иногда среди инженеров-путейцев и очень редко среди инженеров-горняков. Говорил он своеобразно и очень забавно. В беседе с друзьями, даже разбирая научные вопросы, выражался лихо, как парижский уличный мальчишка.

Он любил вставлять простонародные словечки и выражения, которые последнее время в ходу у всех парижан. В минуту увлечения его язык будто вовсе не желал согласовываться с академическими правилами: этот инженер подчинялся им только берясь за перо. В то же время он страстно любил свой труд и мог по десять часов сидеть за письменным столом, исписывая целые страницы алгебраическими знаками так быстро, как другие пишут письма. Его любимым отдыхом после многочасовых занятий высшей математикой была игра в вист; играл он посредственно, несмотря на то, что рассчитывал вперёд все ходы. И надо было слышать, как он восклицал, заменяя студенческой латынью обычные возгласы игрока: «Cadaveri poussandum est!»

Этого чудака звали Альсид Пьердэ, и от пристрастия к математическим сокращениям, – которое он, впрочем, разделял со своими товарищами, – он обычно подписывался просто АП. Он так горячился в спорах, что товарищи прозвали его «Альцидус сульфурикус»[36]. Альсид Пьердэ был не только величиной, но даже изрядной величиной. Товарищи по школе утверждали, что его рост равняется одной пятимиллионной части четверти меридиана, то есть почти двум метрам, и если они и ошибались, то не очень. Голова его была несколько мала по его широким плечам и мощному телосложению, но зато как весело он ею встряхивал, как живо, через стёкла пенсне, смотрели его голубые глаза! Особенностью его серьёзного лица было весёлое выражение, которому не мешала преждевременная лысина, появившаяся ещё в школе из-за усиленных занятий алгеброй при свете газовых рожков. В школе о нём сохранилась память, как о славном и простом малом. Несмотря на свой открытый, независимый характер, он всегда подчинялся неписанным студенческим правилам и был известен в Политехнической школе как прекрасный товарищ, умеющий беречь честь мундира. Его ценили и на прогулках во дворе школы, который потому и назывался «Под акациями», что там не было никаких акаций, и в спальне, где его вещи в студенческом шкафчике всегда лежали в полном порядке, а уже одно это свидетельствовало о вполне методическом уме.

Правда, голова Альсида Пьердэ казалась слишком маленькой для его большого тела! Зато, уж поверьте, она была плотно набита. Он, как и его товарищи по школе, был прежде всего математиком, но занимался математикой ради её применения к опытным наукам, которые ценил лишь постольку, поскольку они находили себе применение в технике. В этом была – и он это сам вполне сознавал – его слабая сторона, но что поделать? Человеку ведь далеко до совершенства. В общем, его специальностью было изучение таких наук, которые идут вперёд быстрыми шагами и всё же хранят и будут всегда хранить тайны даже от посвящённых.

Заметим мимоходом, что Альсид Пьердэ был холостяк. Как он часто говорил о себе, он был «равен единице», хотя испытывал горячее желание «удвоиться». Друзья уже подумывали, не женить ли его на одной прелестной, весёлой и умной молодой девушке, жившей в Провансе. К несчастью, у неё был отец, который на все их подходы возражал колко: «Нет, ваш Альсид слишком учен! Он уморит мою дочку разными непонятными для неё речами…»

Как будто настоящий учёный не бывает скромным и простым человеком!

С досады наш инженер решил уехать подальше от Прованса, – хоть за море. Он попросил годичный отпуск, получил его и не мог придумать ничего лучшего; как на это время отправиться в Америку и посмотреть самому, что затеяла Арктическая промышленная компания. Вот почему он и оказался сейчас в Соединённых Штатах.

Со дня своего приезда в Балтимору Альсид Пьердэ не переставал размышлять о «великом» предприятии Барбикена и К°. Его ничуть не беспокоило, что Земля уподобится Юпитеру. Но каким образом это можно сделать? Вот что возбуждало его законное любопытство.

– Очевидно, – размышлял он вслух наедине с собой, – председатель Барбикен собирается закатить нашему шарику здоровую оплеуху! Но как? В этом всё дело! Чёрт побери! Похоже, что он хочет двинуть его в бок, словно биллиардный шар. Если это ему удастся, Земля выбьется из орбиты и полетят вверх тормашками наши годы и месяцы! Всё спутается! Ну, этим молодцам, видно, ни до чего нет дела – лишь бы заменить старую ось новой! Только никак я не возьму в толк, где они найдут точку опоры и силу для толчка извне! Если бы не существовало суточного вращения, тогда хватило бы простого щелчка. Но оно существует, это суточное вращение! Его никуда не денешь! Тут-то и загвоздка! Во всяком случае, что бы они ни учинили, встряска будет изрядной!

И как ни ломал себе голову наш учёный, он не мог разгадать, что задумали Барбикен и Мастон. Это было тем досадней, что, реши он только эту загадку, за выведением механических формул дело бы не стало.

Вот почему 29 декабря инженер французского горного департамента Альсид Пьердэ мерял своими большими шагами оживлённые улицы Балтиморы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

в которой начинают выясняться различные тревожные обстоятельства

Прошёл месяц со дня общего собрания в Пушечном клубе. За это время в общественном мнении произошли значительные сдвиги. Забыты были все выгоды, которые сулило перемещение оси! Зато различные невыгоды стали вырисовываться всё явственней. Раз перемещение, по-видимому, предполагалось произвести посредством страшного толчка, то не исключалась возможность катастрофы. Нельзя было только предсказать, какова она будет на деле. А смягчение климата – так ли уж оно нужно? По сути дела, от этого выигрывали только эскимосы, лапландцы и чукчи, и то потому, что им нечего было терять.

Надо было слышать, как теперь поносили предприятие Барбикена делегаты европейских государств! Они представляли отчёты своим правительствам, непрестанно обменивались с Европой депешами по подводному кабелю, запрашивали и получали указания… Что это были за указания, – всем известно. Составленные по незыблемым формулам дипломатического искусства, они заканчивались обычными милыми оговорками: «Высказывайте настойчивость, но не компрометируйте ваше правительство», «Действуйте решительно, но не нарушайте status quo!»[37] Время от времени майор Донеллан и его коллеги выступали с протестом от имени своих стран и вообще от имени всего находившегося под угрозой Старого Света.