Дмитрий Донской. Зори над Русью - Михаил Александрович Рапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Челибей круто повернулся к сотнику, и, увидев его лицо, Тагай поперхнулся, смолк, лишь забытая улыбка осталась на губах.
— Тебе бы только брюхо набить да жиру нагулять! У–у–у!.. Баран курдючный. И все вы бараны, вас бьют, режут, а вы… — Челибей судорожно теребил повод.
Тагай подъехал к нему вплотную, заглянул в лицо:
— Что с тобой: какое горе гложет твою душу? Я не узнаю тебя, степной коршун.
— Затупился клюв у коршуна. Не знаю, кого клевать, не себя ли? Вот посадил я Кульну на белый войлок ханский , [77] он мне за это крылья обломал. Теперь Науруз–хан. Лучше, что ли? Разве ханы это? Шакалы, трусы, хорьки!
Тагай оглянулся:
— Слава Аллаху, вокруг пусто.
— Хоть ты пойми, Тагай, от этой резни ханской слабеет сила татарская! Орда слабеет! Пойми! — И сразу смолк: ничего он не поймет, рожа у дружка глупая.
Взмахнул плеткой. Лошадь присела на задние ноги, всхрапнула и пошла с кургана крупной рысью. Тагай скакал сзади, поглядывая на затылок Челибея, посмеивался беззвучно: «Бердибек–хана резал, об Орде не думал, у Кульны в когтях побывал, иное запел. Эх, Челибей, лихим был баатуром, стал ишаком вислоухим». Посмотрел вокруг, улыбнулся: «Пока шумят ковыльи степи, мощь Золотой Орды не иссякнет, и страшиться нечего». Весело взглянул вперед. Вздрогнул. Осадил лошадь.
— Челибей, смотри! Кто это?
Около красноверхой юрты сидел старик в рваном пурпурном халате.
— Ты не знаешь? — казалось, искренне удивился Челибей. — Это же сам святой Хизр — человек, которому Аллах подарил бессмертие… — И добавил со зловещей усмешкой: — Радуйся, Тагай, встреча с ним сулит правоверному удачу.
Зорко вглядывался старик в подъезжавших. Все pa зглядел, весь разговор их понял. Когда всадники остановили лошадей, Хизр встал, сказал властно:
— Не слезай с лошади, сотник, место твое не здесь. Зови людей своих, скачи в Сарай–Берке. Служи Науруз–хану служи верно, чтоб он полюбил и поверил в тебя. Да не забудь, если счастье дорого тебе, молчи о наших встречах. Молчи и помни и жди меня.
Презрительно, с холодной усмешкой глядел Челибей на пожелтевшее от страха лицо Тагая.
5. БОЯРИН БРЕНКО
Киличей [78] московский Василий Михайлович вернулся от Науруза с пустыми руками.
Целый день спорят бояре: ехать князю в Орду или нет. Из приоткрытой двери доносятся их голоса. У окна в сенях стоит Митя, прислушивается, что говорят в думной палате. Опять Вельяминов с Василием Михайловичем вздорят:
— Роздал ты и казны и соболей немало, а ярлыка на великое княжение не добыл: не сумел, видать, прислужиться к царю Наурузу, — корит тысяцкий киличея. Тот обиженно отговаривается:
— Толковал я тебе, Василь Васильич, многажды толко вал, а ты все свое. Коли не захотел царь Навруз ярлыка мне в руки дать, моя ль в том вина? Так и сказал: «Пусть сам князь в Орду придет, будет ему ярлык».
— А ты поганому поверил? Нешто не знаешь — верить царям ордынским нельзя!
— Порой, Василь Васильич, и знаешь, да не взлаешь. Царь–то, он…
Вельяминов перебил:
— Немедля князю в Орду ехать надо, не то перекупят, как бог свят, перекупят у нас ярлык! Цари ордынские до казны жадны, это всем ведомо.
Бояре заговорили все враз:
— Правду речет Василь Васильич! Ехать князю!
— Почто Ваську–то Михайлова киличеем посылали? Только время провел!
— Ты бы небось поболе добился?
— Вестимо, поболе! Ваське что: сгибает — не парит, сломает — не тужит.
— Легко другого корить. Сам небось тоже наломал бы…
— Это я–то?
— Ты! Помнишь, как…
— Полно, бояре, лаяться. Думать надобно, чего ныне делать.
— Думать нечего, ехать надо!
— Что за беда, коли князь у нас отрок? А бояре на что? Да если на то пошло, все в Орду поедем!
— Нешто уступать кому стол великокняжеский? Не бывать тому!
— Ехать надо!
В гул боярских голосов ворвался звенящий крик княгини:
— Не пущу сына в Орду! Слышите, бояре, не пущу!..
— Ты что, Митя, не в думе?
Дмитрий оглянулся, увидел подошедшего Мишу Бренка, улыбнулся другу.
— Отпустил меня владыка — душно в палате.
— Так идем на двор, поиграем.
— Нет, не до потехи сейчас, я здесь постою, послушаю.
— Полно, пойдем… — Миша вдруг смолк. — А ведь это батюшка речь держит.
Старый Бренко говорил душевно:
— О княгине подумайте, бояре, совсем извелась, не осушая глаз, плачет. Но и ехать князю вроде бы надо, — замолчал в раздумье, — а может, и нет? Митю тоже поберечь не грех. От слова худого не сделается, чур нас, а
