Литературные вечера. 7-11 классы - Надежда Пестрякова

В эту ночь без темноты

Встречусь у Невы

С тем,

Кто с богом был на «ты»,

А с царем – на «вы».

Будет речь его проста,

Как пейзаж ночной:

«На творение Петра

посмотри со мной!».

Будет каждая стена

Четкой, словно днем…

Это целая страна

В городе одном.

Гневен каменный язык,

Это ярости дневник,

Летопись любви.

Хоть на клочья изорви —

Вписано навек.

Как из рамы, из Невы

Смотрит прошлый век.

Крепость – росчерком пера,

Шпиль в изломах весь…

«Здесь почти что нет Петра,

Павла слишком здесь».

Пушкин молча постоит,

Вдруг из забытья:

«Здесь казнили пятерых,

А шестым был … я!».

Это истина гласит.

Вечно под землей

Речка Черная висит

Той – шестой! – петлей.

Первый чтец (читает стихотворение О. Лебедушкиной «Пушкинская свеча»):

Горит, горит печальная свеча,

И каплет воск с нее, как кровь, горячий.

И притаился вечер, замолчав,

Часы умолкли, – и нельзя иначе.

Ведь Пушкин пишет! Медлит чуть рука,

И пляшут тени на стене неясно.

Он пишет так, что каждая строка —

Как искра, не умеющая гаснуть.

Назло глупцам, лакеям, палачам,

Чтоб тронам царским не было покоя,

Горит, горит мятежная свеча,

Зажженная бессмертною рукою.

И не погаснет в сумрачной ночи

Огонь, хранимый столькими сердцами.

Из каждой искры пушкинской свечи

В людских умах крылато вспыхнет пламя.

И если вдруг из пушкинских начал,

Из строк в глаза прольется море света,

То знайте, так всегда горит свеча —

Частица вечного огня души поэта!

Второй чтец (читает стихотворение Ю. Друниной «Болдинская осень»):

Вздыхает ветер. Штрихует степи

Осенний дождик – он льет три дня.

Седой, нахохленный, мудрый стрепет

Глядит на всадника и коня.

А мокрый всадник, коня пришпоря,

Летит наметом по целине.

И вот усадьба, и вот подворье,

И тень, метнувшаяся в окне.

Коня – в конюшню, а сам – к бумаге,

Письмо невесте, письмо в Москву:

«Вы зря разгневались, милый ангел,

Я здесь, как узник в тюрьме живу.

Без вас мне тучи весь мир закрыли,

И каждый день безнадежно сер.

Целую кончики ваших крыльев

(Как даме сердца писал Вольтер).

А под окном, словно верный витязь,

Стоит на страже крепыш дубок…

Так одиноко! Вы не сердитесь:

Когда бы мог – был у ваших ног!

Но не велит госпожа Холера…

Бешусь, тоскую, схожу с ума.

А небо серо, на сердце серо,

Бред карантина – тюрьма, тюрьма».

Перо гусиное он отбросил,

Припал лицом к холодку стекла…

О, злая болдинская осень,

Какою доброю ты была!

И сколько вечности подарила,

И сколько русской земле дала!

Густеют сумерки, как чернила,

Сметает листья ветров метла.

С благоговеньем смотрю на степи,

Где Он на мокром коне скакал.

… И снова дождик, и снова стрепет! —

Седой, все помнящий аксакал.

Третий чтец (читает стихотворение И. Киселева):

Едва ли стало бы известно, —

Лишь с этим именем в связи, —

О юной, взбалмошной, прелестной

И легкомысленной Зизи.

И Керн, красавица с надломом,

Загадка, грустная звезда,

Была бы звуком незнакомым,

Черкнувшим воздух без следа.

Все пело под его рукою —

Набросок, шутка, мадригал.

Слегка касался он строкою

И на бессмертье обрекал.

А сколько б мы беднее были

Без них, властительных на час.

Без них, что так его любили

И так прощали, разлучась,

В лесной глуши и в блеске света,

Куда б ни забредал поэт,

Бросавших щедро на поэта

Высокий женственности свет…

Первый чтец (читает стихотворение А. Ахматовой «Пушкин»):

Кто знает, что такое слава!

Какой ценой купил он право,

Возможность или благодать

Над всем так мудро и лукаво

Шутить, таинственно молчать

И ногу ножкой называть?..

Ведущий (читает отрывок из «Слова о Пушкине» А. Ахматовой):

«Вся эпоха мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и неаншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях пушкинских изданий. Он победил и время, и пространство.

Говорят: Пушкинская эпоха, Пушкинский Петербург. И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое. В дворцовых залах, где они танцевали и сплетничали о поэте, висят его портреты и хранятся его книги, а их бедные тени изгнаны оттуда навсегда. Про их великолепные дворцы и особняки говорят: „Здесь бывал Пушкин“ или „Здесь не бывал Пушкин“. Все остальное никому не интересно. Государь император Николай Павлович в белых лосинах величественно красуется на стене Пушкинского музея; рукописи, дневники и письма начинают цениться, если там появляется магическое слово „Пушкин“… И напрасно люди думают, что десятки рукотворных памятников могут заменить тот один нерукотворный…»

Второй чтец (читает стихотворение П. Вегина «Пушкин на балу»):

Так и торчали наружу крыл

Поверх потертого фрака…

Крылья похожи были на два

Светло-небесных флага.

«Что за нелепый такой маскарад?

Он Гончаровой не пара…».

Царь камер-юнкеру Пушкину рад,

Только никак не Икару.

Фраки. Мундиры. Придворный салон.

Худо, потомок арапа,

Если на вальсе французский барон

Левым крылом оцарапан.

Белые крылья – нелепый наряд.

И, не скрывая усмешки,

Все наступить на крыла норовят

Петродворцовые пешки.

Фрейлины. Свечи. Цокот копыт.

Санкт-Петербург веселится…

А под декабрьской метелью летит

Пушкина вольная птица.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Исповедь»)

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Трудно найти не только в русской, но и во всей мировой истории женщину, которая… вызывала бы столь противоречивые толки, яростные споры, длящиеся вот уже полтора столетия. Слишком много у нее было обвинителей и почти не было адвокатов. …Та же самая пуля, которая оборвала жизнь А. С. Пушкина, попала и в его жену – смертельный свинец людской клеветы».

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения В. Звягинцевой «Пушкину»):

…И странный сон пал на чело поэта:

Огромный зал, цветы, шелка… шелка…

И вдруг из кружев – дуло пистолета

Наводит женская прекрасная рука.

И снегом рассыпаются колонны,

А сердце так болит, а сердце так болит,

И чей-то голос, до тоски знакомый:

«Жизнь кончена… дыхание теснит…».

От страшных снов дневная жизнь лишь краше,

Но то-то стукнуло в груди кусочком льда,

Когда, подняв персты, прелестная Наташа

Сказала слишком роковое «да».

Судьба, судьба! Божественного барда

И нищего – молчанью одному.

Так сердце женское рукой кавалергарда

Прекраснейшую жизнь щелчком швырнуло в тьму.

И плакали, и плакали метели,

Кустарником колючим шелестя,

Вчерашний след разостланной шинели

С ужасных мест испуганно метя.

Ведущий (читает отрывок из полемических раздумий Н. Доризо «Жена поэта»):

«Пушкин, как известно, дрался на дуэли за честь своей жены. Но дуэль продолжается. Вот уже полтора века каждой строкой своих писем Пушкин дерется за честь своей жены с теми, кто стремится во что бы то ни стало, по причинам, порою совершенно непонятным, осквернить ее образ. …Все, что мы говорим о Н. Н. Пушкиной, имеет прямое отношение к самому Пушкину. О ней надо говорить так, и только так, как будто он стоит рядом с нами».

Первый чтец (читает стихотворение Н. Доризо «Наталья Пушкина»):

Как девочка, тонка, бледна,

Едва достигнув совершеннолетья,

В день свадьбы знала ли она,

Что вышла замуж за бессмертье?

Что сохранится на века

Там, за супружеским порогом,

Все то, к чему ее рука

В быту коснется ненароком.

И даже строки письмеца,

Что он писал, о ней вздыхая,

Похитит из ее ларца

Его вдова. Вдова другая.

Непогрешимая вдова —

Святая пушкинская слава,

Одна на все его слова

Теперь имеющая право.

И перед этою вдовой

Ей, Натали, Наташе, Таше,

Нет оправдания живой,

Нет оправданья мертвой даже.

За то, что рок смертельный был,

Был рок родиться ей красивой…

А он такой ее любил,

Домашней, доброй, нешумливой.

Поэзия и красота —

Естественней союза нету.

Но как ты ненавистна свету,

Гармония живая та!

Одно мерило всех мерил,

Что он ей верил. Верил свято

И перед смертью говорил:

«Она ни в чем не виновата».

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Наталья Николаевна»)

(Танец участников вечера, исполняющих роли Пушкина и Натальи Николаевны)