Скарамуш - Рафаэль Сабатини

Френель сунул руку в карман, вытащил ключ и протянул его Андре-Луи. Пальцы его дрожали — скорее от злости, чем от страха.

— Я уступаю насилию. — Он по-собачьи оскалился. — Но не воображайте, будто это вам поможет.

Андре-Луи взял ключ, но пистолет не отвёл.

— По-моему, ты мне угрожаешь, — сказал он. — Это нетрудно заметить. Как только я уйду, ты побежишь доносить на меня и направишь по моему следу жандармов.

— Нет, нет! — вскричал лодочник, почуяв опасность. В холодном, зловещем голосе Андре-Луи он услышал свой приговор и испугался. — Клянусь, сударь, я не собираюсь доносить на вас.

— Пожалуй, мне стоит обезопасить себя на твой счёт.

— Боже мой! Сжальтесь, сударь! — дрожа от страха, взмолился негодяй. — Я вовсе не хочу причинять вам вред. Я не скажу ни слова. Я не…

— Я бы предпочёл положиться на твоё молчание, а не на твои уверения. Однако я дам тебе шанс. Возможно, это и глупо, но я терпеть не могу проливать кровь. Ступай в дом, Френель. Иди, старина, а я пойду за тобой.

Когда они вошли в убогое жилище лодочника, Андре-Луи велел тому остановиться.

— Дай верёвку, — приказал он.

Френель повиновался.

Через несколько минут лодочник был накрепко привязан к столу, а его рот заткнут импровизированным кляпом из обмотанной шарфом деревяшки.

Прежде чем уйти, Андре-Луи задержался на пороге.

— Доброй ночи, Френель, — сказал он.

Злобный взгляд с немой яростью сверкнул в его сторону.

— Едва ли твоя лодка понадобится этой ночью. Но поутру к тебе наверняка кто-нибудь придёт на выручку. А до тех пор постарайся стойко переносить неудобства, памятуя о том, что навлёк их на себя собственной неотзывчивостью. Если ты скоротаешь ночь, предаваясь этим размышлениям, то урок не пройдёт для тебя даром. Возможно, к утру ты станешь настолько доброжелательным, что и вовсе забудешь, кто связал тебя. Доброй ночи.

Андре-Луи перешагнул порог и закрыл за собой дверь.

Отвязать лодку и переправиться через быструю, посеребрённую лунным сиянием реку было делом нескольких минут. Андре-Луи провёл лодку сквозь заросли жухлой осоки, которой порос южный берег реки, спрыгнул на землю, закрепил цепь и, не найдя тропинки, зашагал по сырому лугу отыскивать дорогу.

КНИГА II. КОТУРНЫ

Глава I. ВЛАДЕНИЯ ГОСПОДИНА ДЕ ЛАТУР Д'АЗИРА

Оказавшись на Редонской дороге, Андре-Луи повернул на юг и, повинуясь скорее инстинкту, нежели разуму, устало побрёл вперёд. У него не было чёткого представления ни о том, куда он идёт, ни о том, куда следует идти. Важно было одно: оказаться как можно дальше от Гаврийяка.

У Андре-Луи возникла смутная мысль вернуться в Нант и попытаться с помощью своего внезапно проявившегося ораторского дара добиться, чтобы его укрыли как первую жертву порядков, против которых он призывал восстать. Однако возможность эта была настолько неопределённой, что он не принял эту мысль всерьёз.

Андре-Луи развеселился, вспомнив, в каком виде оставил Френеля: во рту кляп из шарфа, глаза горят от ярости.

«По-моему, я действовал не так уж плохо, если учесть, что никогда не был человеком действия», — пишет он. Эта фраза время от времени повторяется в его обрывочной «Исповеди» — таким образом он постоянно напоминает, что создан для того, чтобы мыслить, а не действовать, и оправдывается, когда жестокая необходимость вынуждает его применять силу. Я подозреваю, что это упорное подчёркивание своего философского склада — а надо признать, для этого у него были основания — выдаёт обуревавшее его тщеславие.

Усталость всё усиливалась, и теперь Андре-Луи ощущал подавленность и недовольство собой. Да, он перегнул палку, когда набросился на господина де Ледигьера и наговорил ему оскорблений. Это было глупо. «Гораздо лучше быть злым, чем глупым, — как-то сказал Андре-Луи. — Большинство бед этого мира — не плод злобы, как твердят нам священники, а плод глупости». Как мы знаем, он считал гнев самым нелепым из всех проявлений глупости и всё же позволил себе разгневаться на такое ничтожество, как Ледигьер, — на лакея, бездельника, пускай облечённого властью, позволяющей ему творить зло. А ведь прекрасно можно было бы выполнить взятую на себя миссию, не возбуждая мстительного негодования королевского прокурора.

И вот он оказался на дороге, в костюме для верховой езды, и весь его капитал составлял один-единственный луидор и несколько серебряных монет в кармане, а также знание закона, которое, увы, не могло уберечь его от последствий нарушения этого закона.

Правда, было у него кое-что в запасе — дар смеха, в последнее время редко дававший о себе знать, философский взгляд на вещи и живой темперамент — а ведь всё это вместе составляет экипировку искателя приключений всех времён. Однако Андре-Луи не принимал в расчёт эти свойства, в которых крылось его истинное спасение.

Рассеянно размышляя подобным образом, он продолжал устало брести в сумерках, пока не почувствовал, что больше не в состоянии идти. Он приблизился к городишку Гишену, и теперь, когда Гишен находился у него всего в полумиле, а Гаврийяк — в добрых семи милях, ноги отказались ему служить.

Дойдя примерно до середины огромного выгона к северу от Гишена, Андре-Луи остановился. Свернув с дороги, он рассеянно пошёл по тропинке, которая привела его к пустырю, заросшему кустиками можжевельника. Справа виднелась живая изгородь с колючками, шедшая вдоль выгона. За ней неясно вырисовывалось высокое строение, стоявшее на краю длинной полоски луга Это было открытое гумно. Возможно, именно бессознательная надежда на кров, возникшая у Андре-Луи при виде большой тёмной тени, и заставила его остановиться. С минуту поколебавшись, он направился к калитке в изгороди. Распахнув эту калитку с пятью засовами, он вошёл и оказался перед гумном величиной с дом. Оно состояло из крыши и полдюжины кирпичных столбов, но под крышей высился огромный стог сена, что в такую холодную ночь сулило заманчиво тёплый ночлег. К кирпичным столбам были прикреплены большие брёвна таким образом, что их концы образовывали лесенки, по которым могли взбираться работники, чтобы набрать сена. Из последних сил Андре-Луи вскарабкался по одной из лестниц и повалился на верхушку стога. Пришлось встать на колени, так как низкий потолок не давал выпрямиться. Он снял редингот, шейный платок, промокшие сапоги и чулки, затем разгрёб сено и зарылся в него по шею. Минут через пять он уже крепко спал, позабыв обо всех мирских заботах.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и, ещё не вполне осознав, где он и как сюда попал, Андре-Луи заключил, что уже позднее утро. Затем он различил голоса, звучавшие где-то поблизости, но сначала не обратил на них внимания. Он прекрасно выспался и теперь нежился в тепле, в приятной полудрёме.