Королева четырёх частей света - Александра Лапьер

хозяйкой. Теперь всюду не хватало твоей невероятной энергии, организаторских способностей, любви к власти. От самого смиренного индейца до самого нахального метиса слуги без тебя отбились от рук.

Семья разделилась на два лагеря. Херонимо ставил стеречь твою дверь своих людей и злых собак. «Малыши» — Диего, Луис и Марианна — пытались общаться с тобой, подкупая служанок.

Матушка, как и все, сделала свой выбор. Обычно она не вмешивалась в дела, но тут объявила во всеуслышанье: непослушание твоё — преступление против Бога, против семьи, против долга перед самой собой. Ты забыла о своём поле и сане.

* * *

Я подозревала, что материнское осуждение пугало тебя до глубины души. С детства тебя мучил страх изменить своему долгу. Ещё совсем маленькой ты так была предана чести, что ничто не могло заставить тебя изменить данному слову. А вдруг наша мудрая, благородная матушка права? Вдруг своим бунтом ты вступила на путь постыдный и недостойный? Ты потихоньку плакала, но не сдавалась:

— Я не пойду за аделантадо Менданью.

Что до меня, я никак не могла понять, отчего ты упрямишься. Не могло быть лучше выбора, чем дон Альваро де Менданья-и-Кастро де Нейро. Так говорила матушка — она даже настаивала на этом. Чистота благородного происхождения, семейные связи, могущественная родня в Испании ручались за него и в Перу. Превосходная партия!

Резон разницы в возрасте с точки зрения здравого смысла никак тебя не оправдывал. Да, матушка в первый раз вышла замуж за человека лет на пятьдесят себя старше. Но тут же такого не было! Обзывая дона Альваро стариком, ты, как всегда, преувеличивала. Ему ещё не исполнилось сорока пяти лет.

К чему же это сопротивление воле отца, этот разрушительный раздор между вами?

Хотя напоказ ты была с ним груба, я не сомневалась, что ты его уважаешь. Характер у вас обоих был тяжёлый, но вопреки этому с самого рождения между вами не было ни облачка, ни единой ссоры! Ты никогда не скрывала, что обожаешь его. Предупреждала его желания. Во всём оправдывала. Любовалась им.

А он день за днём всячески показывал нам — другим детям, что ты у него любимица. И на асьенде, и даже в Лиме все знали, как вы друг друга любите.

* * *

«Я не пойду за аделантадо Менданью...»

Как мне было догадаться, что сватовство было только предлогом, а на самом деле ты противилась отцу совсем в другом? Что предстоящий брак к предмету вашей ссоры не имел никакого отношения? Что ни возраст Менданьи, ни бедность, ни двусмысленная репутация не имели для тебя в этой битве никакого или почти никакого значения? Что тон отца при представлении жениха, твоё унижение на арене обидели тебя гораздо меньше, чем другие его насмешки и оскорбления?

Была ещё другая сцена. Другая ошибка капитана Баррето.

Вот к тому случаю и восходило ваше столкновение: к твоему посещению энкомьенды Кантарос за три недели до того.

Отец никогда не рассказывал об этой поездке ни мне, ни матери, ни кому-либо другому. А если и случалось ему о ней припомнить, то он только жаловался, что не послушался тогда своего инстинкта. Больше ничего не говорил.

Прежде он никогда не соглашался взять тебя в горы. Никогда не пускал в эти дальние поездки, в которые отправлялся со своими людьми. Не потому, что за тебя боялся: он знал, что ты можешь вынести самые тяжёлые переходы, преодолеть любые опасности.

Но всё же он считал тебя креолкой. И этим доводом обосновывал свои отказы взять тебя с собой. Он говорил: хоть ты и умеешь владеть оружием и ездить верхом — всё равно ты уже американка во втором поколении. Родилась в Лиме. Значит, изнежена, как все дочери колонистов.

Вот женщины из Португалии и Эстремадуры, необычайные женщины, последовавшие в Америку за своими мужьями, братьями и возлюбленными — то было другое дело!

А ты, утверждал он, к тому миру уже не принадлежала. Да, даже ты... К миру, где конкистадоры вразумляли дикарей и вводили их в свет Истины беспощадной войной. Отец совершенно искренне утверждал, что не искал войны сам. Но противление индейцев Слову Божьему, их коварство и жестокость принуждали обороняться его самого и других испанцев.

Иные зрелища могли тебя смутить — кто знает? Ты могла расплакаться, закричать... или рассказать другим.

— Нечего тебе делать там наверху! — твердил он тебе много лет подряд.

— Где же мне быть, как не рядом с вами?

Хороший ответ!

— Вы же берёте с собой брата Херонимо! Какая между нами разница? Никакой. Кроме той, что я храбрее и не так глупа. Если вы меня воспитали так, как воспитали, — значит, считали, что я того достойна. По крайней мере, была достойна, когда мне было пять лет. А что теперь? Позвольте мне доказать вам, себе, кретину Херонимо, что я в самом деле такова, как вы обо мне думаете. Испытайте меня. Иначе окажется, что все ваши труды выковать мою душу по вашему образцу были напрасны. Настал мой час!

Так ты приставала к нему много лет.

Наконец, он дал слабину и позволил себя уговорить.

Правда, ему хватило остатков благоразумия и не согласиться, по твоему настоянию, на самую тяжёлую поездку. Он не стал везти тебя на две энкомьенды при серебряных рудниках. Там обстановка была гораздо тяжелей, чем в приходе Кантарос.

«Да всё равно тем же самым и кончилось бы», — ворчал он по возвращении.

Дела пошли плохо — как всегда шли с «этими свиньями и собаками», как отец называл индейцев. Это можно было предвидеть. Он и предвидел. Он ни в чём не мог себя упрекнуть. Даже Бог и король одобрили бы его. Нет, упрекнуть ему было не в чём. Закон требовал от него собирать дань с подданных, которых Писарро отказал первому мужу нашей матери. Поэтому капитан Баррето имел право заставлять индейцев работать