Змеиная вода (СИ) - Демина Карина

[1] Вполне реальный средневековый нижненемецкий заговор на защиту от змей. Труфанова Н.А. «Заговоры от змеи и червя в средневековой немецкой традиции»

Глава 12 Змеелов

Глава 12 Змеелов

«А чтоб пройти дорогою, где ведомо, что там многие гады водятся, надобно сделать так. Взять камень белый, лучше всего лунный али нефрит, и зажавши его в руке, произнести слова такие: «Царица змей, владычица морская! Воля твоя всех змей подчиняет, одна ты над ними властна. Видишь камень белый, как твое чудное лицо, защити его владельца от своих детей. Слово твое сильное, воля – непоколебимая. Держи в ручках своих змеек, пусть не тронут те добрых людей и меня в том числе». После повесить камень на шнурок и шею, чтобы виден он был, и смело ступать»

Заговор от змей

Захар оказался чуть ниже Бекшеева. Это было странно. Бекшеев как-то уже и привык, что рост у него средний, а потому люди в большинстве своем или же выше, или же одного с ним, этого самого среднего роста. А вот Захар оказался ниже.

Правда, его это нисколько не смущало.

Он окинул Бекшеева цепким взглядом и осведомился:

- Инсульт?

- Да. Пару лет тому. Последствия… так сказать.

Кивок.

И небрежное:

- Я вас гляну. Позже.

Людмила вспыхивает и открывает рот, явно желая возразить, но спохватывается, что место для споров не подходящее.

Морг.

Или мертвецкая.

Нынешний, как и многие иные, расположен в подвале. Благо, подвал этот не так и глубок, скорее даже можно считать его нулевым, самым нижним этажом. У входа мнется печальный жандарм, который при появлении Захара, да с Людмилой и Бекшеевым, старательно отступает, всем видом показывая, что вовсе он не стремиться попасть внутрь.

- За заключением я кого пришлю? – голос у жандарма сиплый, прокуренный. И дышит он в сторону, прикрывая рот рукой. Но до Бекшеева все одно долетает запах перегара. Сам же жандарм отступает, пятится, а после и вовсе исчезает. Он явно не считает произошедшее убийством, а потому, формально исполняя предписания, особого усердия проявлять не спешит.

В морге прохладно. Пахнет камнем и карболкой, и еще чем-то остро-медицинским.

Невеликая комната.

Приглушенное освещение, которое заставляет Захара морщится. И он ворчит:

- Как можно работать с таким светом…

- У нас редко проводятся вскрытия, - оправдывается Людмила и явно нервничает. Её выдают руки, тонкие и бледные, с подвижными пальцами, которые не желают оставаться в покое. Пальцы эти цепляются за халатик, мнут его, терзают. Скрываются в карманах и вновь показываются. – У нас большинство смертей естественные…

- И поэтому она экономит на освещении.

- Бюджет госпиталя очень ограничен, - Людмила чуть краснеет. – И морг – это вовсе не самая важная его часть. Мы и без того тратимся на стазис, чтобы обеспечить сохранность тел…

- И поэтому экономим на свете…

- Здесь есть дополнительное освещение! Просто его нужно включить.

- Ну да, ну да… - Захар не пытается скрыть скепсис.

И презрение.

Кажется, Людмилу он не слишком любит. И это не удивительно. Целители, как ни странно, плохо уживаются с людьми. А друг с другом и того хуже.

Но Бекшеев молчит.

Наблюдает.

- А где Потап? Потап?! – голос Людмилы дрожит и теряется.

- Где, где… спит, небось, после вчерашнего.

- Потап – это наш… патологоанатом… он занимается вскрытиями… и вообще… но он порой…

- Запивает. Точнее он порой бывает относительно трезв, главное, поймать момент, - Захар кривится, пытаясь скрыть раздражение. – Вчера к вечеру вовсе уж был невменяем. Сегодня… тело пришлось мне принимать. А Потапа я не видел. Полагаю, отходит. И если дождемся, когда Потап протрезвеет, то вскрытие состоится. Если…

- Нет, - Бекшеев покачал головой. – Не будем отвлекать человека. Завтра к вечеру подъедет специалист. Он и займется делом.

Совпало?

В жизни порой случаются презанятнейшие совпадения. Хотя можно ли считать совпадением чью-то смерть? Знаком судьбы?

Или…

Просто осень?

И змеи уходят в спячку?

- Могу я просто взглянуть на тело? – Бекшеев обеими руками оперся на трость, перенося вес тела на здоровую ногу. – Предварительно? И на вещи?

Женщина.

И довольно молодая. Она кажется спящей и во сне даже улыбается. Глаза закрыты. Руки вытянуты вдоль тела.

- Знаете её? – Бекшеев заставляет себя смотреть.

Странно.

Он видел много мертвецов и куда более отвратительных. Взять хотя бы тех, в доме, в приграничной деревушке, воспоминания о которой Бекшеев с радостью выбросил бы из головы. Почему же сейчас ему и жутко, и мерзко? На теле нет ран и порезов. Оно… почти живое.

Может, в этом сходстве и причина?

В том, что женщина слишком даже живая.

- Северцева, - глухим голосом произносит Людмила и отворачивается. Рука её взлетает к глазам, спеша смахнуть проступившие слезы. – Северцев Инга… отчества не помню. Она… позавчера приходила. Приходила позавчера…

- Была, - соглашается Захар. – А сегодня вот…

Темные волосы. Кожа бледновата, но загар есть, такой вот, который на лице и шее, еще на руках до самых плеч, от которых руки укрывала одежда. И потому руки выглядят пришитыми к телу.

- Я раздел её… искал следы. Жандарм присутствовал! – поспешил заверить Захар. И Бекшеев кивнул. Позже он объяснит, почему не стоило трогать тело.

Сейчас упрекать уже поздно.

На левой руке покойницы выделяется желтое пятно, настолько яркое, что приковывает взгляд.

- Муж у неё, - Захар замечает и решается развернуть эту руку. – Изрядная скотина. Частенько бил.

И Людмила кивает, подтверждая.

- Она сюда и заглядывала, когда совсем уж плохо становилось. Мазь брала, от синяков.

- А жандармерия что? – Бекшеев стиснул рукоять трости.

Синяк был не один. Просто тот, на руке, самый яркий. А вот на ребрах почти уже исчез, его и заметить можно, лишь хорошо приглядевшись.

А вот на ногах, выше колена, еще синие, свежие совсем.

- А что жандармерия? Что они могут-то? – Захар мертвую отпустил.

- Не знаю… задержать?

- Чтобы кого-то задержать – повод нужен. Вам ли не знать.

- А…

- Она отказывалась писать жалобы, - тихо произнесла Людмила. – Они часто отказываются… почти все… Приходят вот с синяками и ушибами. Порой с трещинами в ребрах. С отбитыми почками… с сотрясениями, после которых стоять на ногах не могут. И говорят, что сами упали. А стоит… завести… что заявление, жалобу… что обвинить…

Людмила качает головой.

- Никогда этого не понимал, - Захар продолжает осматривать тело и морщится.

- Вы мужчина.

- Зато вы женщина. Донесли бы, чем это заканчивается…

- Пытаюсь. Но… понимаете, здесь все так живут. Это норма.

- Это не может быть нормой!

- Не для них. Они росли и видели, как отец бьет мать… точно так же, как видели это их матери. И матери матерей. Они не знают, не представляют другой жизни. К тому же война была.

- И что?

- Мужчин осталось мало. Много меньше, чем женщин. Может, сейчас разница не так сильна, но… когда соседка одинока, и вторая тоже, и третья… а у тебя есть муж, то становится страшно его потерять.

- Настолько, что лучше позволить себя убить?

- Да, - ответ Людмилы был тих и тверд. – Для них – да… это… это на самом деле отвратительно. И… я вот ничего не могу сделать. Если я попытаюсь давить… попробую вызвать полицию, то… они больше не придут. Будут терпеть и синяки, и сотрясения. И все это закончится смертью.

Она обняла одну дрожащую руку другой и отвернулась, скрывая слезы.

- Дуры, - буркнул Захар. – Бабы – дуры… извините… я не про вас.

Почему-то извинение показалось лукавством.

И про неё тоже, про ту, что молчанием своим и не желанием что-то менять, потворствует… чужая мысль, но ясная, режущая. И Бекшеев забирает её тоже.