Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Истории любви». Выпуск №2 - Альманах Российский колокол

забот.

Какой же в жизни я воитель?

Я тих и скромен, словно крот.

С тобой не расставался бы вовек,

Да служба призывает.

Меня спасаешь ты от бед,

В своих объятьях укрываешь.

Ты для меня уже родной,

Совсем как будто бы живой,

Я по тебе скучаю.

И трепет раненой души

Тебе я поверяю.

1985 г.

Заливные луга

Трава по пояс, кругом цветы!

Звенят литовки до темноты.

Уснуло солнце, взошла луна.

В лугах запахла дурман-трава.

День закатился. Вокруг покой.

Стал подниматься туман над водой.

Потом тихонько уполз в луга

И лёг в лощинах наподобие молока.

Повсюду сказка! Повсюду тишь!

Далеко слышно, как конь фырчит.

А мы, как боги, идём легко

И черпаем туфлями молоко!

1999 г.

Родник

Напротив посёлка через реку

Стоит деревня на том берегу.

Сойдешь с пригорка по тропке вниз,

Там среди ёлок пробился родник.

Он мал и светел. Вода вкусна.

В глаза его смотрятся облака.

Днём солнце купается,

Вечером звёзды в воде отражаются!

Доброй рукой ухожен,

От кратера желоб проложен.

Ладони к нему подставишь,

Водицы той наберёшь,

Умоешься, дальше пойдёшь.

1989 г.

Счастье

Дыхание как лёгкий ветерок

Ласкает щёку.

И сердце обожгла любовь

С тревогой пополам за друга.

Уснул он на моей руке,

И я боюсь пошевелиться,

Нарушить благостный покой.

Мгновенье пусть продлится.

1999 г.

Дуновение любви

Тебя я повстречала,

Душа запела, зазвенела и застонала.

Ко мне протянешь руку ты,

и сердце у виска забьётся!

То вдруг куда-то упадёт и не найдётся.

И ясно стало как-то вдруг,

Что поразил меня недуг.

Лекарства здесь бессильны.

Или сгорю в его огне,

Иль стану сильной.

1989 г.

Эмансипация

Эмансипация – как джинн,

Нечаянно покинувший кувшин.

Расправил плечи, пыль с ресниц смахнул,

Слегка присвистнул и рукой махнул.

И что вдруг началось,

Всё завертелось, понеслось!

Везде, где можно и нельзя, – эмансипация!

С парадной стороны

Свободы женщинам даны.

Ну а другая сторона

Разочарование принесла.

Промчалось время, страсти улеглись.

И женщины во всём разобрались.

И вот уж беспризорный джинн

С тоской косится на кувшин.

Однако на пороге двадцать первый век!

Летает в космос человек!

Но хочется, чтоб были вновь

И жизнь, и слёзы, и любовь!

Современная проза

Арье Барац

Родился в 1952 году в Москве, в 1976 году окончил медико-биологический факультет 2-го МОЛГМИ (РГМУ), во время учёбы в котором участвовал в работе философских семинаров Л. Черняка, М. Туровского и В. Сильвестрова. Более десяти лет работал врачом в лабораториях московских городских больниц.

С 1992 года проживает в Израиле, в Мате-Биньямине, на границе между Иудеей и Самарией. С 1993 по 1996 год обучался в сионистской иешиве Бейт-Мораша в Иерусалиме. В течение нескольких лет работал в русскоязычном отделе поселенческой радиостанции «Аруц Шева» («Седьмой канал»), вплоть до её закрытия в 2003 году.

С 1992 по 2018 год сотрудничал с израильской газетой «Вести», где за это время опубликовал сотни публицистических и религиозно-философских статей.

С 1999 по 2018 год вёл в этой газете постоянную еженедельную религиозно-философскую рубрику «Еврейская жизнь», в которой освещал еврейские представления по возможности в наиболее широком контексте мировых религий и секулярной культуры.

Автор нескольких религиозно-философских книг («Два имени единого Бога» (2004), «Там и всегда» (2007), «Теология дополнительности» (2008) и других), а также романа «Мессианский квадрат» (2012). Во всех этих произведениях среди прочего рассматриваются перспективы диалога религий, в первую очередь иудаизма и христианства, но также ислама и восточных учений. Публицистика посвящена актуальным политическим проблемам Израиля.

Фрагмент из первой части книги «ДЕНЬ ШЕСТОЙ»

1836

18 (30) апреля (суббота)

Мюнхен

Вернувшись из университета, Шеллинг застал свою супругу Паулину в весьма возбуждённом состоянии.

– Ты слышал, что произошло?

– Может быть, и слышал, – неуверенно ответил Шеллинг. – Что ты имеешь в виду?

– Значит, не слышал! Элеонора, жена атташе русского посольства Теодора Тютчева, покушалась на свою жизнь!

– Что она сделала?!

– Она нанесла себе несколько ножевых ранений, истекая кровью, выбежала на улицу и там потеряла сознание. Самого Тютчева в тот час дома не оказалось, её подобрали соседи, они же вызвали врача. Теодор только через час появился. Угрозы для жизни нет, но весь Мюнхен, как сам понимаешь, теперь гудит. Мать троих детей – и такое над собой совершила! Только тебя такие новости умеют обходить…

– А в чём дело? Известна причина?

– Ты ещё спрашиваешь? Разве не видно, что Теодор без ума от Эрнестины Дёрнберг? Мне уже месяц назад показалось, что между ними что-то произошло. Помнишь, как они разговаривали на последней выставке Буассере?

История эта несколько вывела Шеллинга из себя. Тютчев был один из ближайших его русских друзей, да и Элеонору он знал давно. Как всё это ужасно – разлад в семье, смерть близких!

Шеллинг вздрогнул, вспомнив тот ужас потери, который сам пережил более четверти века назад, похоронив свою первую жену Каролину.

Он вошёл в кабинет, достал из стола портрет Каролины и углубился в воспоминания… Почему-то вспомнилось, как вскоре после женитьбы они вместе писали роман «Ночные бдения», а потом подписали его Бонавентурой.

– Как славно мы тогда с ней повеселились, – улыбнулся Шеллинг. – Наверно, то были лучшие моменты моей жизни…

Он взял с полки «Ночные бдения». Они писали этот роман в то время, когда романтика, относящаяся к эпохе «бури и натиска», изжила себя, и в их книге это проявилось. Романтизм предполагал самоиронию, вызванную огромностью поставленной им задачи «восхождения с уровня плесени до уровня херувимов». В «Ночных бдениях» Фридрих и Каролина вдоволь посмеялись над самой этой самоиронией…

Шеллинг очнулся, лишь когда стало смеркаться и