За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

class="p1">Когда я погнался за гремучником, мне показалось, что он недавно пообедал: слишком толстым было тело змеи, слишком неторопливо старалась она улизнуть. Не долго думая, я ухватил щитомордника за кончик хвоста, резким движением поднял его в воздух и тут же увидел, что ошибся в расчетах. Змея изогнулась дугой. Машинально я дернул руку выше, инстинктивно откинул голову назад. В тот же момент разъяренный гремучник подтянул треугольную головку к моему предплечью и остервенело вцепился в рукав ковбойки. От неожиданности я выпустил из пальцев кончик змеиного хвоста, и змея повисла, вцепившись в рубашку, в паре миллиметров от кожи руки.

Несколько мгновений мы оба не двигались. Я стоял неподвижно, гремучник плетью висел на рукаве. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы змея не разжала челюстей и не шлепнулась на землю. Я отпрыгнул в сторону. Оглушенный падением, гремучник лежал неподвижно. С моря налетел прохладный ветерок, и я почувствовал, что рубашка прилипла к спине. Только сейчас мне стало по-настоящему страшно. В схватках с ядовитыми змеями опасность приходит так молниеносно, что переживания по поводу только что испытанного потрясения начинаются значительно позже.

Когда Марк подбежал с большим пинцетом, которым мы хватали змей, я остановил его:

— Подожди. Обойдемся без щипцов, поймаю руками.

Марк ничего не ответил, он был змееловом и понимал, что значит спортивный азарт, хотя, видит Бог, ему очень хотелось меня остановить — кому нужна подобная бравада?

Гремучник между тем оправился и попытался улизнуть, но Марк преградил ему дорогу к отступлению. Я снял рубашку и, взяв ее за рукав, стал дразнить змею. Щитомордник шипел, бросался на рубашку с раскрытой пастью, кусал ее бессчетное количество раз и, наконец, растянулся на земле в полном изнеможении. Тогда я схватил его за затылок двумя пальцами, другой рукой — за хвост и без промедления отправил в мешок. Подошел Василий; немного отдохнув, мы пошли дальше.

Возбужденный схваткой со щитомордником, я рассказал Ваське о происшедшем. На рукаве моей рубашки виднелась бурая тонкая полоска — засохший яд гремучника. Весело смеясь, довольные первым днем охоты, мы возвращались обратно. Палатка конусом темнела на светлом фоне моря. До нее оставалось каких-нибудь метров восемьсот, когда мешок у меня на спине зашевелился, задергался и там началась какая-то возня. Увлеченный беседой с товарищами, я встряхнул мешок — возня не прекращалась; тогда, подумав, что в мешке передрались полозы, я решил их рассадить и, не долго думая, запустил в мешок руку. Тотчас меня что-то укололо в палец. Отдернув руку, я вытащил ее из мешка… вместе со щитомордником, который палец отпускать не пожелал. Вот тут-то я струхнул по-настоящему! Марк быстро отцепил щитомордника и водворил его в мешок, я высасывал кровь из ранки, периодически сплевывая, и лихорадочно думал о том, что будет дальше. Василий перетянул ремнем мою руку выше кисти и у локтя. Мы хотели надрезать укушенное место, но, как нарочно, ни у кого не оказалось ножа. Марк побежал в палатку и, когда мы пришли следом за ним, уже отыскал в своем рюкзаке кое-какие лекарства. Палец у меня к тому времени распух и начал болеть. Марк сделал мне две инъекции марганцовокислого калия, впрыснул еще что-то. Через полчаса посинела вся кисть, затем предплечье. Отек распространился и на плечо. Перепуганный Васька вертелся тут же, выполняя приказания Марка. И когда тот отвернулся, заговорщически подмигнул:

— Прими-ка лекарство от всех скорбей. — Васька достал алюминиевую фляжку, отвинтил стаканчик. Теплая водка была отвратительна, но я все же проглотил изрядную дозу.

Рассерженный Марк выхватил у меня стаканчик, обрушился на Ваську:

— Ты что делаешь?

— Как что? Лечу.

— Лечу! Тоже мне, врач выискался! Так в старину лечили, и, кроме вреда, от этого, с позволения сказать, «лечения» ничего не было. Понял, варвар?

Сообщение Марка не вызвало у меня особого энтузиазма. Ночью мне стало совсем плохо, болела рука, кружилась голова, казалось, что палатка то проваливается под землю, то взлетает к черному звездному небу. Сна не было, ноющие боли в спине и ногах не давали возможности уснуть.

Так я промучился три дня, потом боли утихли, и только синий, словно после ушиба, палец напоминал о случившемся. Все мы удивлялись такому сравнительно легкому исходу. Марк первым понял причину слабого воздействия яда. Он долго расспрашивал меня о подробностях поимки щитомордника и наконец с уверенностью сказал:

— Все ясно. Змея растратила свой яд, кусая твою рубашку, когда ты ее ловил. Железы, вырабатывающие яд, не успели, к счастью, пополнить израсходованный запас, и поэтому ты получил сравнительно слабую дозу, благодаря чему ты так быстро поправился.

Возможно, зоолог был прав. Змеи действительно теряют яд, нанося укус, поэтому последующий укус теоретически менее опасен, так как змея выпускает меньшее количество яда, а новый укус — это еще меньшая порция. Этим иногда пользуются заклинатели змей. Они сцеживают змеиный яд, и на какой-то промежуток времени змея становится менее опасной. Но что значит «менее» и на какой промежуток времени?

Васька задумчиво сказал:

— Гораздо легче поймать медведя или тигра, чем изловить кобру или гюрзу.

Спорить с Васей мы не стали хотя бы потому, что отлично знали, что ни медведей, ни тем более тигров Василий никогда не ловил, да и, несмотря на всю свою склонность к приключениям, ни за что бы не согласился принять участие в подобной авантюре…

Прошло несколько дней, мы привыкли к острову.

С утра до позднего вечера мы бродили по оврагам, вылавливая змей. Пресмыкающихся на Барсакельмесе было немало, но щитомордники почти не попадались. Объяснялось это тем, что они ведут ночной образ жизни, а днем прячутся в норах и расселинах. В конце концов было решено отправиться в ночной поиск. Никто из нас еще ни разу не охотился на змей ночью с фонарем, и всем хотелось посмотреть, что из этого получится.

Когда стемнело, мы вышли из палатки, вооруженные фонарем «летучая мышь». Собаку пришлось привязать к колышку. Мы боялись, что она, обладая мужественным характером, неминуемо сделается жертвой ядовитых пресмыкающихся. Наш кот тоже остался дома, ночью он ни за что не хотел идти в степь и забрался в палатку. Честно говоря, у кота были основания так себя вести: в первый же день пребывания на острове его сильно покусали узорчатые полозы, с которыми он неосмотрительно вздумал поиграть, и теперь перед всякой змеей кот испытывал панический страх.

Фонарь нес Василий. В лучах света порхали и кружились насекомые. Их отгоняли, но безуспешно, некоторые садились прямо на фонарь и падали обожженные. Под ногами что-то подозрительно шуршало, шмыгали