Двадцать новогодних чудес - Кристина Эмих

беленьком, пушистая, а сама так и норовила внутрь залезть да поковырять там посмачнее. Все они там в этих телевизорах одни оболочки, совсем как его ледышки. Вот бы кого ножовочкой…

Треск телевизора вдруг смолк, и Мясник вынырнул из своих раздумий на звонкий девичий голос, озвучивавший репортаж:

— А вот наши мастера-ледорубы работают не покладая стамесок и напильников. Только посмотрите, какие же волшебные выходят скульптуры: вот и Дед Мороз с внучкой своей почти добрались к нам в гости. Главный по чудесам у нас Парфен Огоньков.

Мясник увидел себя, говорящего немного в сторону от камеры. Слов слышно не было — только закадровый голос.

— Ты гляди какая пиндитная. Не понравилось, как интервью дал? — старик хмыкнул.

Кадр сменился на более поздний: видать, без него уже снимали. Смеркалось. Наверное, часа два дня было, не больше. Будь хоть на час позже, на площади бы зажгли фонари, а пока только подсветка у ледяного городка, да на елке виднелись блеклые переливы. Люди действительно собирались кучками: молодые парни хохотали, запрокидывая головы, розовощекие девушки открыто улыбались. Отцы катали малышей на плечах, а пожилые дамы, глядя на них, хмурили брови и охали для проформы. Камера мазнула по длинной очереди. В ее начале фотографировались с ледяными скульптурами. Из больших колонок осторожно вступал «Снег над Ленинградом», и лица приобретали мечтательные выражения. Ну сколько можно это слушать? Из года в год… А все равно улыбались.

Мясник потянулся к жестяной банке с тушеной олениной. Подцепив кусок, постучал вилкой по краю. В левой уже грелась стопка. Он залил водку в горло, позволяя той течь по пищеводу и согревать его единственно знакомым видом тепла.

— Никаких чудес, весь секрет в балансе, — пробормотал он с набитым тушенкой ртом.

Елена Щуревич

Если снежинка не растает

Несмотря на предновогоднюю атмосферу, которая с самого начала недели слегка пьянила всех обитателей офиса, совещание было как раз таким, какие Валентин ненавидел до головной боли. Как правило, столичный шеф долго и нудно рассуждал о целях компании в масштабах страны, затем о стратегии развития в регионе, а уж под конец — о местных ресурсах, которые, при всей своей скромности, по каким-то ведомым только руководству причинам должны были привести к победе над конкурентами. Обычно в это время Валентин думал о чем-нибудь постороннем. Иногда, если удавалось сесть от московского гостя подальше, переписывался с Кирой. Сегодня, правда, как назло, москвич сидел прямо напротив Валентина и, такое ощущение, все время вещал лично ему. Это раздражало еще больше, особенно когда за окном повисли сумерки, и Валентин понял, что совещание плавно перешагнуло границы этого рабочего дня навстречу перспективе завершиться ночью следующего.

Телефон задергался под рукой, и Валентин автоматически нажал на «прочесть». Скосив глаза, он прочитал сообщение Киры и как будто провалился в черную дыру, куда не доносились ни голоса, ни шуршание листов, ни скрип стульев.

«Valli, я решила. Все, ухожу. Завтра скажу Герману».

Валентин представил Киру, которая сидит на подоконнике, поджав худые ноги в полосатых гетрах, одной рукой набирает сообщение, другой, нервничая, несколько раз закидывает за ухо волосы и, отослав, ждет его ответа, постукивая телефоном по рыжей керамической вазе, которая раза в три толще нее самой и занимает полподоконника. «…а результативность и эффективность кампании оценит со свойственной ему технологичностью и глубиной наш многоуважаемый Валентин Романович». «Если добавить “я не вижу ваши светлые глазки”, будет совсем как в школе», — подумалось в этот момент Валентину с неожиданной злостью на москвича, но он вежливо улыбнулся и отложил телефон в сторону. Остаток совещания Валентин просидел, тупо уставившись в распечатку презентации.

Валентин, как всегда, не ошибся в прогнозах: москвич удалился восвояси уже после полуночи, после чего коллеги рассосались буквально за пять минут. Валентин с облегчением проводил взглядом чрезмерно заботливую секретаршу Соню, погасил свет в кабинете, оставив только слабую декоративную лампочку около монитора, и подошел к прозрачной, стеклянной от пола до потолка, стене, за которой расплывчатыми огоньками новогодних иллюминаций переливался центральный проспект.

Телефон молчал. В первый момент он подумал, что Кира, не получив ответа, обязательно ему позвонит, надо будет брать трубку и что-то ей говорить. А что — он не знал. Но она, на удивление, не звонила. Хорошо это было или плохо, Валентин понять не мог.

Из дома тоже не звонили. Но этому он не удивлялся: жена привыкла к его поздним возвращениям (…работа такая, а как иначе в наше время?..). Да и, если честно, Валентину уже несколько лет казалось, что она вообще перестала по этому поводу беспокоиться, а сейчас и вовсе — искренне получала удовольствие от того, что большинство вечеров (прошлой осенью дочь уехала учиться в столичный вуз) проводит одна.

Валентин взглянул на похудевший календарь — до Нового года оставалось три дня.

***

«До Нового года осталось два дня». Кира получила уведомление о приближающемся празднике на телефон в 8 утра (…вот дура, зачем вечно цепляю левые рассылки?) и поэтому проснулась одновременно с мужем. Герман уже встал с постели и делал ежеутренние упражнения или, как он подшучивал, когда был в хорошем настроении, «микс асан и советской физзарядки».

Кира снова закрыла глаза. Но муж уже заметил ее раннее пробуждение и стал щекотать пятку:

— Вставай, просыпайся, кто рано встает…

— …того жизнь заклюет… — буркнула Кира и скрылась в ванной.

Она почистила зубы, умылась, посидела на краю огромной черной ванны (о которой свекровь заметила: «Странные у вас, девушка, вкусы…») в надежде, что утренний моцион избавит от необходимости поддерживать разговор с ничего не подозревающим и, на удивление, беспечным супругом. О, если бы он знал! Если бы он знал, какие беспредельно сильные и разрушительные чувства владели ею последние два месяца… Нет, конечно, Valli она знала много дольше — даже не вспомнить, когда впервые увиделись, наверное, на каком-то ивенте, который Кира организовывала от лица событийного агентства, где работала последние несколько лет. И даже когда у них завязался роман, ей не казалось, что в жизни ее что-то изменится. У нее за время их с Германом брака, которому совсем недавно был отмечен рубеж в семь лет, пару раз уже были мимолетные легкомысленные интрижки, хотя там и до поцелуев дело не доходило, а куда уж что посерьезнее. Но в этот раз Кира поняла, что ее привычная, обыденная, жизнь, наполненная ежедневными хлопотами, лопнула с треском как огромный воздушный шар — пш-ш-ш-ш! — и скукожилась в маленький жалкий бесформенный клочок, как всегда