Дмитрий Донской - Наталья Павлищева

Но понял ли это Дмитрий Константинович? Каково будет ему перестать добиваться ярлыка, если столько лет и сил на это положил? Как сделать так, чтобы он успокоился? А Борис… с тем еще тяжелее…

— Потому к тебе пришла. Сама я могу свару на время остановить, но помру, немолода уж, все снова начнется!

Напротив друг дружки сидели умудренные жизнью люди и думали, как за молодых решить их нестроение, понимали, что самим уж не так много осталось, и гадали что успеют сделать.

Невольно разговор пошел о князе-отроке Димитрии. Олена усмехнулась:

— Ты ему за отца, пожалуй.

— Так и есть, без отца он давно, а теперь и вовсе сирота.

— Послушен ли?

— Пока послушен, а далее как Бог даст…

— А судьбу его как мыслишь?

— Ты о чем?

Княгиня чуть пожала плечами:

— Да ведь он в лета входит, глядишь, и женить пора будет. Неужто ордынку какую возьмет?

Митрополит едва сдержался, чтобы не спросить: «Как твой Борис?», но уже по горестному вздоху княгини понял, что это незаживающая рана, а потому смолчал. Но намек понял, хитра Олена, ох, хитра! Но и Алексий не глупее, вмиг сообразил все ее хитрости. И впрямь, кого Дмитрию брать? Хотя об этом пока даже не мыслили, но время быстро летит. У тверского князя одни сыновья, к Ольгерду его самого теперь и калачом не заманишь, понял, что князь ненадежен, у остальных либо совсем дети малые, либо вовсе нет… А у Дмитрия Константиновича?

На этот вопрос княгиня ответила с улыбкой:

— Дочери две есть, тринадцати и двенадцати лет, заневестились уж. Добрые внучки, разумны, собой пригожи, здоровы и нравом не в отца.

Последние слова сказала чуть с досадой, но митрополит простил, только хмыкнул. Но по глазам Олена поняла, что слова даром не прошли. Она умна, а Алексий еще умнее.

— Есть у меня одна задумка, как сыновей твоих миром развести, авось получится. Только и Дмитрию кое в чем отступить придется, но в обиде не останется.

— Помоги, ничем не поскуплюсь.

Княгиня говорила, а митрополит прикидывал, чем может быть полезно Москве, да и Руси это нежданное обращение княгини Елены Суздальской. Придумал, но сразу говорить об этом не стал, посоветовал:

— Ты ныне отдохни, небось тяжко в дальнюю дорогу в жару пускаться. До утра подумаю, потом поговорим.

На следующий день они о чем-то долго беседовали, о чем — бог весть, рядом никого не было. Но еще через день княгиня уехала довольная, получив благословение митрополита. И сам Алексий тоже выглядел весьма удовлетворенным. Видно, придумали мать с духовным наставником что-то. А еще через седмицу от суздальского князя Дмитрия Константиновича примчался гонец с письмом. Писано было от имени княгини Олены, но запечатано печатью Дмитрия.

Митрополит распечатал письмо сам и прочел тоже. При этом его лицо совершенно явно светлело, и довольная усмешка все больше раскрывала узкие старческие губы. Что-то получилось из очередной задумки Алексия.

Митрополит для порядка решил сначала попытаться увещевать непокорного, убедить подчиниться добром. Но князь Дмитрий принялся уговаривать своего наставника самому не ездить в Нижний Новгород, боясь, чтоб не повторилось киевское заточение. Алексий уговоров послушался, отправил к князю Борису двух умных людей, призывая в помощь еще и суздальского епископа. Но всем троим ничего не удалось, Борис Константинович остался глух ко всем увещеваниям. Москва начала готовить полки в помощь Дмитрию Суздальскому.

Но Алексий не сдался, он привлек еще одного святителя, своего друга отца Сергия, что был игуменом в маленьком монастыре на Радонеже, потом еще дальше ушел — на Киржач, тоже обитель ставить. Не все сразу поняли, к чему такое. Неужто митрополит надеется усовестить князя Бориса, если тот ни епископа, ни слова митрополичьего, ни брата не испугался, ни даже угрозы от Москвы?

Алексий в ответ качал головой:

— Отец Сергий справится и без войска, его слово сильнее мечей булатных.

В конце концов решили, что одно другому не помешает. Пусть себе Сергий Радонежский идет увещевать, а воеводы меж тем полки московские к Нижнему Новгороду подтянут. Авось сообща и одолеют Борисову дурь.

Сергий Радонежский

Митрополит Алексий вдруг решил вернуть в Троицкий монастырь Сергия, ушедшего подальше от мирской суеты далеко в Киржач, негоже такому человеку в берлоге сидеть. Конечно, вдали от дрязг мирских легче себя блюсти, но не время сейчас прятаться, слишком тяжело Руси, чтобы каждый лишь о себе думал.

Даже сам себе Алексий не сознавался, что отчасти завидует Сергию в этой его возможности вот так удалиться и отвечать только за себя, возможности отдаться духовным хлопотам, а не житейским. Зато отчетливо понимал другое — сам он так не смог бы. То есть смог бы, если б потребовалось, ведь даже темницу киевскую выдюжил, но не желал, он не представлял жизни без мирской московской круговерти, привык чувствовать себя ответственным за то, что в ней творится.

Пытался найти в себе и с удовольствием понимал, что нет в нем зависти к известности игумена, к его почитанию у самых разных людей. И чем брал Сергий? Жил так, словно только и старался скрыться от глаз людских, чтоб его не знали и не тревожили, а получалось наоборот. Он в глушь и даль — его зовут в Москву, он в монашеской схиме и босой, так что не сразу признаешь — а стоит где появиться, и любой под благословение подходит.

Какая такая сила была в этом человеке, что любое его слово запоминалось и из уст в уста передавалось, а любое, нет, не повеление, он не повелевал, а просто пожелание исполнялось скорее любых княжьих или ордынских приказов? Даже сам умудренный годами и тяжкими жизненными невзгодами, облеченный властью Алексий чувствовал себя рядом с Сергием учеником, только что под руку не подходил.

И вот этого игумена он теперь собирался сделать своим союзником в борьбе за становление Москвы над остальными княжествами. Насидевшись сначала в Царьграде, а потом в заточении в Киеве, Алексий хорошо осознал, что не может быть на Руси ни к кому не привязанным, что сделал свой выбор — Москва и только Москва, иначе погибнет Русь. Только Москва может удержать Русь, а значит, он будет помогать нынешнему молодому князю Димитрию и постарается привлечь на свою сторону отца Сергия.

Не раз уже засомневался, вправе ли вовлекать в мирскую суету Сергия, который так стремится от нее уйти, не раз молился, прося Господа помочь в выборе. Но стоило узнать о новой угрозе со стороны князя Бориса Константиновича, как все сомнения отпали разом. И к Сергию помчался гонец с просьбой (не повелением!) от митрополита спешно прибыть в Москву.