Призрак мисс Миранды - Бетти Бити

И вот моим глазам предстают двое рабочих, с головы до ног облаченные в странные комбинезоны, напоминающие черные костюмы ныряльщиков (не хватало только ластов), которые, держа в руках, как я и опасалась, ломы, собираются крушить старую каминную кладку.

Не обращая внимания на окружающих, я с предельным возмущением выпалила:

— Мистер Пембертон! Как вы могли? Вы же обещали, что будете с величайшей заботой относиться ко всему, что имеет историческую ценность. Этот камин незаменим! И в контракте сказано…

Не помню ни, что еще было сказано в контракте, ни что я ему выдала. Осталось в памяти лишь то, что внезапно у меня пропал голос. Я видела, как мистер Пембертон приближается ко мне, и на лице у него выражение, которое мне бы не хотелось еще когда-нибудь в жизни увидеть. Одновременно я заметила и камеру, и тот странный агрегат, за которым сидел человек с наушниками, именуемый звукооператором, и свет, который шел не от солнца, а от юпитеров, и оператора с бегающими глазами, который качал передо мной пальцем, демонстрируя то ли осуждение, то ли почтительное восхищение, — так школьник радуется поступку товарища, передразневшего учительницу.

У меня словно отключились мозги. Каким-то чудом я восприняла лишь пару слов, которые услышала почти сразу же, как влетела в гостиную. И только теперь поняла их значение.

— Стоп, съемка!

Мистер Пембертон взял меня не за запястье, а за локоть — нет, точнее, за оба локтя и, буквально приподняв, вытолкнул из комнаты. Поскольку у него не было ни времени (конечно, при съемках его не бывает), ни терпения (с моей точки зрения, Пембертон вообще был его лишен), он вынес меня в холл и, усадив, гневно спросил:

— Вы что, читать не умеете?

Он яростно врезал кулаком по двери, к панели которой было приколото напечатанное объявление: «Идет съемка. Не входить!»

— Прошу прощения, — сказала я. — Не заметила.

— А следовало бы!

Собрав все достоинство, которое у меня еще оставалось, я ответила:

— Я, в самом деле приношу вам свои извинения, мистер Пембертон. Знай я, чем вы занимаетесь, мне бы и в голову не пришло врываться таким образом. Можете мне поверить. Просто я решила, что вы громите комнату.

— Можете и мне поверить, — подчеркивая каждое слово, выговорил он, — что я отнюдь не вандал.

— Мне очень жаль.

— И хоть немного проникнитесь доверием. Ко мне. — И затем он отпустил странное замечание: — Кроме того, мне кажется, вам есть о чем жалеть. — Не добавив ни слова, он повернулся и исчез за дверью, захлопнув ее за собой. Я осталась сидеть, тупо разглядывая картонку, которая насмешливо покачивалась у меня перед носом, напоминая о силе, с которой была захлопнута дверь. Я услышала голос мистера Пембертона, когда он обратился к тем, кто был в гостиной:

— Ладно, все в порядке. Ничего страшного не произошло. Хотя, — похоже, он сухо усмехнулся, — порой мне кажется, что известное изречение об актерах и актрисах на самом деле относится ко всемженщинам.

— Кстати, интересно, — обратилась я к Робби, — знаешь ли ты некое известное изречение об актерах и актрисах?

Мы поднялись на склон высокого холма над Холлиуэллом, где дали отдых коням и сами устроили привал.

— Это что, — улыбнулся Робби, — загадка?

— Ни в коем случае.

— Значит, тест на общее развитие?

— Что-то вроде. Речь идет о каком-то широко известном изречении об актерской братии.

— Ах вот оно что. Да, знаю. Видимо, афоризм, где говорится, что единственная разница между актерами и детьми заключается в том, что первых нельзя отшлепать. Так? — Он бросил на меня быстрый проницательный взгляд. — А что? В чем дело? Почему ты так покраснела? Это же говорится об актерах и актрисах, а не о хорошеньких юных учительницах.

Я не стала просвещать Робби. На несколько минут я погрузилась в молчание. В голове крутились все варианты ответов, которые я могла и должна была выдать мистеру Пембертону. Затем, к счастью, верх взяло живущее во мне врожденное чувство справедливости, и я признала, что получила по заслугам.

И я решительно обратилась мыслями к настоящему. В тишине наступающего вечера воздух был недвижим и ароматен, но ниже нас, в долине, над нагретой солнцем дорогой и свежескошенными полями по-прежнему колыхалось марево горячего воздуха. Река в подковообразной излучине блестела на солнце, а дом, вокруг которого с этой высоты незаметно было безобразно раскиданное имущество киногруппы, стоял спокойный, торжественный и, как казалось, совершенно неизменившийся последний дом, за которым Дервент нес свои воды к морю.

Мы бросили поводья коням на шею, и теперь они пощипывали короткую травку дерна. В воздухе стояли запахи колокольчиков, фиалок и вереска; от реки тянуло легкой сыростью и солоноватыми ароматами моря.

Вонзив каблуки в землю, я пристроилась на небольшом холмике. Казалось, что Робби, прищурившись, наслаждается пейзажем. По главной дороге, огибавшей деревню, тянулась вереница крошечных автомобилей, размерами не больше майских жуков. Я видела, как рядом с домом сновали какие-то неразличимые отсюда фигурки и как вдалеке блеснул то ли серый, то ли белый корпус машины, скорее всего, автомобиля мистера Пембертона.

Робби засунул руку в карман брюк, вытащил бинокль и стал внимательно изучать простирающуюся внизу картину.

— М-да, — задумчиво, словно разговаривая сам с собой, проговорил он. — Думаю, что уловил солнечный блик. — Он нахмурился. — Скажи, Розамунда, — опустил он бинокль, — поскольку уж у нас сегодня день загадок… кто бы там мог наблюдать за нами в бинокль?

Я приникла к окулярам. Он положил мне руку на плечо, и теперь мы сидели щека к щеке.

— Как раз за углом дома. Между зданием и трейлером.

Не без труда я сфокусировала бинокль, но на этом расстоянии уловила лишь размытые очертания фигуры, исчезнувшей в груде декораций.

И неприятные слова мистера Пембертона, и неизвестный или воображаемый шпион, которого заметил Робби, — все это бросило тень на нашу встречу. Тень, которую не могли устранить ни великолепный салат из спаржи, ни ячменные блинчики с домашним вареньем и сливками.

Время от времени Робби бросал на меня задумчивый и оценивающий взгляд. Дважды, словно принося извинение за какую-то невысказанную обиду, он прикасался к моей руке, а один раз он, в самом деле начал:

— Послушай, Розамунда, я собираюсь тебе кое-что сказать…

Он густо покраснел и сквозь зубы пробормотал что-то неразборчивое. Затем покачал головой.