Прощание - Вера Кобец

С грохотом перекатывая вещи, он плясал, как паяц на веревочке. Глаза чудовищно налились кровью. Он пьян? Да, пьян от бешенства. Наверное, он давно его сдерживал, а теперь бешенство вырвалось и разлилось. И надо скорее бежать, надо спрятаться. Но он загораживает мне дверь. «Нет уж, ты погоди! Бедный Федор Андреевич был болезненным? Будешь болезненным, вдруг оказавшись приживалой в своем доме. Борис всем тут заправлял, как хозяин. А бедного Феденьку как тряпичную куклу: то туда, то сюда. Лечиться в Ессентуки — прекрасно, но отправить болезного в Мурманск — это как? Ах, он очень любил работу! Предлог удобный, но сути-то не меняет. Год в Мурманске его и доконал!»

Он крупными шагами мерил комнату. Где бабушка, где Борис Алексеевич, где Манюся? Я не могу больше слышать весь этот бред. Снова вдруг захотелось сесть, нет, лечь на пол, но в этот момент звук исчез. Что-то лопнуло. Сделалось тихо, как под водой. Почему под водой? А, там рыбы. Они открывают рты, но беззвучно. Теперь я под водой (или в вате?). Странное чувство, но важно одно: я больше не слышу его нелепо-чудовищных обвинений. Хорошо. Почти хорошо. Но внезапно звук снова прорезался.

«Дальше — Ася! — Лицо Кирилла просто светилось торжеством. — Ася была строптивенькая. Всегда и со всеми спорила. Да нет, Ася просто отказывалась не верить своим глазам. Не прощала маркизе смерти отца. Не прощала — и поплатилась. Нет-нет, чуть правее или левее. Бабенька наложила на себя епитимью. Я не могла спасти обеих девочек, но одну я спасла. Знаешь, кого она подкармливала? Бориса!»

Всё. Это предел. Я убью его. Убью — и эти страшные слова исчезнут. Взгляд скользит по стене. Коллекция. Кинжалы. Хватаю самый большой и замахиваюсь… В первый момент он просто не понимает. На лице изумление, внезапная догадка. Расхохотавшись, он легко перехватывает мою руку. Но я не сдамся. Только… В голове мутится. Стежками, будто на цыпочках, пробежала вдоль всей спины горячая боль. Потом показалось, что сзади ударили чем-то тяжелым. Удар был так силен, что сразу перехватило дыхание. Еще удар. Что это? Боль. Мне не выдержать такой боли. Изумление. Страх. Еще удар. И все погасло.

Из больницы меня забрал Саша. Спокойный, надежный. Он умудрился не мельтешить, не говорить лишних слов, не подбадривать. Открыл дверцу своего «москвича», и, с удовольствием вдохнув слабый запах бензина, я удобно устроилась рядом с ним на переднем сиденье. «Знаешь, кто приготовил парадный обед в твою честь? — спросил он. — Манюся». — «Феню похоронили давно?» — «Неделю назад». Я кивнула. Расспрашивать не хотелось, и Саша понял. Молча смотрел на дорогу, спокойно переключал передачи. И странно: молчание не угнетало; молчать было даже уютно.

В дверях квартиры они встретили нас все вместе. «Стол накрыт — несу суп», — провозгласила румяная от волнения Манюся. «Может, ты все-таки хочешь прилечь?» — спросил меня дядя Боря. «Нет, зачем же? Я хорошо себя чувствую». Слабость, голова кружится немного, но ничего не болит. Странное чувство: уже совсем ничего не болит.

«В этом году Пасха ранняя», — сообщила, внеся суп, Манюся. «Не страшно. Мы, безусловно, успеем к ней подготовиться», — строго ответила бабушка. Мы все сидели на своих местах, и мартовские солнечные зайчики весело прыгали по скатерти. «У Захоржевских новости, — начал Борис Алексеевич. — Они решили завести собаку…» Привычная, неспешная, никого, собственно, не занимающая, но всем необходимая обеденная беседа. В конце сюрприз: песочный яблочный пирог. «Откуда?» — «К нам теперь дважды в неделю приходит Григорьевна». Вот как! Прекрасная иллюстрация к тезису «незаменимых нет». И все же как горько. И зачем Феня поторопилась? Ведь некому уступать место. Некому.

«Думаю, тебе все-таки лучше прилечь». Бабушка вместе со мной идет в комнату, и я вдруг вступаю в свой мир студенческих, если не школьных лет. Мой узенький диван, кресло, бахромку которого теребила, волнуясь, Манюся. На столе старая тетрадка. Что там — задачка про бензольное кольцо? «Два раза в жизни вела дневник, — говорит бабушка. — Несколько предвоенных записей, остальные блокадные. Прочти. Не сейчас, разумеется. Сейчас ты должна помнить об одном: самое страшное — позади. Не пройдет месяца, как ты совершенно окрепнешь. Все забудется. Кроме Кирилла на свете есть и другие мужчины. И ты непременно родишь. Я в этом не сомневаюсь. Ты слышишь, Катя? Ты меня поняла?»

Надеждинская ул.

Солнце светило вовсю. Старая толстая девочка Оля шла по улице Маяковского, бывшей Надеждинской. Утро прошло бестолково, и ей было грустно. Но вдруг отворилась дверь гастронома и появилась ее подружка-ровесница Соня. От неожиданности обе громко рассмеялись. Прохожие не оборачивались. Они шли по делам и на глупости не отвлекались.

— Куда это ты собралась? — отсмеявшись, сказала Соня.

— К тебе. Звоню с утра, а у тебя короткие гудки. Опять ты плохо положила трубку.

— Нет, это Китти ее сбила. Обожает прыгать на телефон.

— Если бы только на телефон! Помнишь, как чашки хвостом смахнула?

Всплывшая в памяти картина развеселила подруг еще больше. Стояли, перегородив весь тротуар, сверяли впечатления, восстанавливали детали. Красивая стройная женщина в красном платье с летящей юбкой, не сбавив темпа, обошла их и уже удалялась.

Оля не удержалась, завистливо посмотрела ей вслед. «О красный парус в зеленой дали», — тихо продекламировала Соня.

Стало как будто темнее. Туча? Нет, солнце палило по-прежнему. Надо было решать, куда же теперь, но тут из подъезда выскочила Коробейникова.

— Опять протечка! — с ликованием закричала она. — Бизнесмен залил. На этот раз по-настоящему. Так что попался заяц. Оргии! У него чуть не каждый день оргии. Заплатит как миленький. Вчера я видела обои итальянские. Такие краски, пальчики оближешь. Идемте, поможете выбрать. А вечером все ко мне. Отметим на славу!

Коробейникова отвлекла от мелькнувших печальных мыслей, и Оля с Соней были ей рады. Все вместе отправились в магазин «Дом».

Когда с делами было покончено, наступило время обеда, но жара начисто отбила аппетит: о котлетах и супе страшно было подумать. Купили мороженое и степенно двинулись в свой любимый «больничный садик». Как всегда, сели на угловую скамейку. Сладко пахло липовым цветом. Тень листвы колебалась, рисунок ее беспрестанно менялся.

— Вот точно так мы сидели когда-то с папой и обсуждали, куда поступать после школы, — сказала Соня. — Он очень хотел, чтобы я пошла в медицинский, а мне хотелось на искусствоведение.

— И ты сумела сделать по-своему, — одобрительно закивала Оля.

— Это было не трудно, — Соня задумчиво улыбнулась. — Родители посовещались за закрытыми дверями и решили, что в первую очередь надо учитывать мои желания. А зря. Думаю, из меня получился бы неплохой врач. Никому это не говорила. Тебе — первой. — Она застенчиво улыбнулась и ойкнула: мороженое подтаяло и уже капало на юбку.

— А у меня все решилось само собой. — Оля вытащила платок и старательно вытирала руки. — Сколько я себя помню, тетя Жака всегда твердила: «Химия, и только химия. Химия — лучшая профессия для женщины». — Оля сдвинула очки на нос и рассмеялась. Смех был заразительный: Соня тут же его подхватила. Старик на скамейке поодаль проснулся, повернул голову, посмотрел на них и снова задремал.

— Смеюсь с тобой столько, сколько, наверное, никогда не смеялась, — отирая глаза и отдуваясь, сказала Соня. От жары, ветра, возни с мороженым она выглядела совершенно растерзанной. Густые пряди со всех сторон выбились из прически. — Всю жизнь мечтала обрезать волосы, — сказала она, пытаясь заткнуть их на место. — Но так и не решилась.

— Почему? — задрав голову к небу, Оля смотрела на облака.

— Папа очень гордился моей косой. Да и вообще…

— Я понимаю, — перебила Оля. — У нас к этому было такое же отношение. Прощали только тетю Жаку. «У нее, бедной, такие скверные волосы, что, увы, приходится стричься». А ты зря не решилась. — Оля вдруг выпрямилась. В густой тени липы она была теперь больше похожа на энергичную, хотя и слишком полноватую студентку. — Тебе пойдет стрижка. Будешь смотреться моложе, честное слово.

Соня хихикнула.

— Точно-точно. У тебя волосы немного вьются — оттого ты и ходишь всегда растрепанной. А если тебя подстричь, они встанут короной. Послушай! Ты станешь почти красавицей. Соня, тут в двух шагах парикмахерская. Пошли. Вот так, не раздумывая. — Оля бурно вскочила. — Идем! Идем, я тебе говорю! Ты даже не представляешь, какая будет метаморфоза.

Схватив красную, как кумач, Соню за руку, она попыталась поднять ее со скамейки.

— Оставь! — в Сонином голосе явно слышались слезы. — Оставь меня, слышишь? — Щелкнув замочком сумки, она вытащила платок и принялась отчаянно сморкаться.