Парковая зона - Аркадий Макаров

Иван Захарович отстранил бокал с шипучей кислятиной, дотянулся до настоящей водки, влил в себя несколько глотков прямо из горла и вытер рукавом губы. Потом стал объяснять джигиту, что он алкоголик, а не гребарь, и к любовным утехам не имеет никакого интереса.

В самом деле, до стадного инстинкта он еще не дозрел. Мужик, одним словом! Деревня!

– Брезгуешь? Да? – оскалился на Метелкина хозяин гор и базаров, но, что-то вспомнив, успокоился, и, наклонившись к девице, пошептал ей на ухо.

Розовотелая подошла к уже начинающему привычно советь удачливому товарищу Ивана, бывшему милиционеру, а ныне – аппаратному работнику областной администрации, и, подхватив его под руку, увела за розовую, обтянутую шелком дверь.

Иван Захарович Метелкин догадывался, что такой теремок при санатории, где ему пришлось попользоваться услугами кавказского орла, должен пользоваться бешеным спросом в кругах рыночных волонтеров, и не только их.

Чтобы снять такой уголок на весь вечер, Горун хорошо потратился. Но эта трата наверняка не принесет ему убытка.

Потери его – это его находки. Большого человека встречал. Девку давал!..

9

Иван Захарович Метелкин еще раз озабочено сквозь окно посмотрел в бездонные глаза ночи и, толкнув вихлястую дверь, вышел из тесной и неуютной сторожки на улицу.

Снаружи все оказалось не так беспросветно: высокие огни санаторных окон еще стояли, как сторожевые, среди голых стволов молчаливых деревьев с застывшими в черной судороге ветвями.

Трудно было поверить, что через каких-нибудь полтора месяца они вскипят зеленью листьев, вспенятся черемуховым цветом, отпуская на волю переливчатую соловьиную трель, и не будет человека рядом, который не повернул бы свою голову с улыбкой на родниковую чистоту птичьего голоса, вспоминая свои сладостные ночи, отгоревшие вешними зорями.

Эх, молодость!

Ходит бывший прораб монтажной конторы Иван Захарович Метелкин на дежурство исправно, а все никак не привыкнет. Разве для этого выпростался он пятьдесят лет назад из материнской утробы, чтобы вот так стеречь чужие овины, сундуки кованые?..

Низкий, ухающий звук, как глубокий тоскливый выдох в широкую жестяную трубу, возвратил Ивана к действительности.

Стряхнув липкую паутину воспоминаний, он оглянулся: широкая и разлапистая, как здоровенная баба, укутанная в тяжелую шерстяную шаль, на фоне подсвеченного городскими огнями неба, темнела столетняя ель. Томящий сердце звук точно доносился оттуда.

Иван подхватил у ног обрезок доски и запустил туда, в самую гущу ветвей. Бесшумно клочком черного дыма с вершины соскользнула и отлетела в сторону большая лохматая птица и скрылась в ночной мгле. За ней – еще одна.

Наступившая первовесенняя расслабленность природы делает свое дело.

Свое дело надо делать и Метелкину. Он поднырнул под заросли высокого цепкого кустарника и очутился рядом с офисом, или конторой, как раньше, до пришествия рынка, говорили.

Над дверью горел тусклый фонарь, кое-как освещая контрольный замок и сигнальную кнопку под жестяным козырьком, защищающим электрические контакты сигнального устройства от непогоды. Прислушался. Все спокойно. Нажал кнопку. Где-то там, на центральном пункте, в управлении по охране, звякнул сигнал возле определителя номера, под которым стоит данный объект. Раздался сигнал – значит, «в Багдаде все спокойно». Не спит сторож. Живой. Выполняет свои обязанности.

Порядок, значит.

Обошел Иван здание со всех сторон. Ничего подозрительного.

На других объектах было то же самое: желтоватый отсвет контрольных ламп, маленькие сосочки сигнальных кнопок под жестяными козырьками, и – тишина.

Метелкин обошел весь парк по периметру. Никого. Даже в окнах того теремка с финской баней стояла мертвая ночь. То ли гости, утомленные излишествами, уснули в объятьях, то ли сегодня у теремка был выходной. Ни одна блестка греха не просачивалась сквозь шторы. Глухо.

Иван посмотрел в сторону самого санаторного дворца: там тоже окна уже смежились, потухли. Только стены с замысловатой лепниной тихо высвечивались в ночи матово-голубой известковой побелкой.

Сны, клубясь в метафизическом пространстве, уже обволакивали его обитателей.

Но еще пыхал переменчивый огонь в стеклах полусводчатых окон местного клуба для отдыхающих, на дверях которого на долгие годы белилами было выведено «Вход свободный».

Ивану вспомнилась афиша на доске объявлений перед медпунктом, где все вновь пребывающие проходят регистрацию перед вселением во дворец. На той афише было написано чернилами: «После лекции будет дискотека».

Лекция о вреде курения, о жизни на Марсе, или еще о чем-нибудь подобном, уже давно закончилась, и танцы в самом разгаре. Вон как перемигиваются между собой огни светомузыки, дразня разноцветьем серый мрак ночи.

«Пойду загляну в клуб, сто лет на танцах не был, – подумал Иван Захарович и завернул на огни. – Посмотрим, чем отличаются сегодняшние танцы от нашенских».

Танцором Иван был никудышным, но и ему приходилось срывать нечаянные тихие поцелуи под медленную расслабляющую музыку танго, прижавшись как можно ближе к партнерше. Повторял незамысловатые шутки, щекоча своим горячим дыханием розовый лепесток ушной раковины такой же молоденькой и легкомысленной девочки, которая за час до танцев, скинув сиротского цвета комбинезон штукатура-маляра, вдруг превращалась в Дюймовочку, в принцессу, в королеву…

По крайней мере, Ивану всегда так казалось, когда, уткнувшись в прическу девушки, он перебирал губами ее душистые шелковистые волосы.

Незабываемый запах того времени! Запах жаркой разогретой кожи, смешанный с запахом духов «Красная Москва». Да, вот именно, «Красная Москва», и никакие другие! «Ах, как кружится голова! Как голова кружится…» – непременно с ударением на «и».

Шульженко! Ну, кто же еще? Тогда даже примадонна Пугачева только-только первые шажки делала…

Ау, молодость! Протяни свои ладони, и старый хиромант нагадает тебе будущее, потому что настоящее живет в прошлом. Она у каждого своя, эта сумасшедшая пора первоцвета, несущая завязи будущих ягод.

Да только не узреть, где завязалась малина, а где волчья ягода…

И вот теперь, роясь на чердаке своей памяти, Иван Захарович Метелкин все время натыкается на грязную рухлядь, разбросанную здесь и там в абсолютном беспорядке, и никак не может найти ничего стоящего, что бы пригодилось на сегодняшний день…

10

Проснувшись после выпускного вечера с головой, налитой всклень какой-то теплой и тухлой жидкостью, вчерашний школьник Иван Метелкин с отвращением собрал все свои учебники и тетради, сложил во дворе костер и, наплевав на «широкие возможности» каждого выпускника, поджег бумаги, с удовольствием посматривая, как пламя превращает кладовые человеческой мудрости в черный пепел.

Нудная и пресная жизнь деревенского мальчика кончилась. Его ждали «большие стройки», «туман тайги» и прочая, и прочая…

Иван решил по Маяковскому: «Я в рабочие пойду». А рабочему человеку вся эта ученая грамота ни к чему, если вот они – две руки и классовое презрение ко всякой интеллигентной сволочи, которая из ноздри соплю не выбьет, а все норовит платочком подцепить.

Вот туда-то, в «кузнечный гром завода», к южному морю, ни с кем не посоветовавшись и никого не спросив, и решил поехать колхозный паренек – в свой Зурбаган, где без него ну никак не могли обойтись.

Деньги кое-какие у Ивана водились: он с дружками приспособился их зарабатывать на местной допотопной чесальной машине с ручным приводом.

Работа, надо сказать, не для слабых. Мужики на такую не соглашались. Ершистые барабаны, приведенные в движение мальчишескими руками, терзали и раздирали на волокна уже заранее промытые белые, как летние облака, кудели, из которых потом прялись шерстяные нити.

Здесь надо сказать, что единственным заработком для населения, при полном развале колхоза, было вязание платков и последующий их сбыт за Урал и на Севера, где эта мода еще держалась ввиду крутых зим.

Поставить электрический привод на чудо-машину было некому, да и ток подавала местная электростанция в один движок нерегулярно: то клапана подгорели, то топлива не завезли. Поэтому рабочая сила здесь всегда требовалась, и ребятня – вот она!

За каждый фунт прочесанной шерсти определялась такса. Бери, работай! К вечеру можно было так намотаться, что только рубли цветом в опавший лист могли поддерживать боевой дух в тощем мальчишеском теле.

После работы, комкая в карманах и без того мятые считанные и пересчитанные деньги, ребята с чувством мужской гордости проторенной дорожкой направлялись в местную чайную или в сельмаг, где отоваривались русским портвейном со вкусом жженого яблока или такого же качества вермутом.

Шли куда-нибудь на бережок, и там под шелест ивняка и птичий щебет распивали вино.