Мигранты - Виктор Косенков

Морозов вспомнил старинную циничную поговорку: только бизнес, ничего личного. Теперь она могла звучать иначе: просто еда, ничего личного…

Страшно вскрикнул Буфер. Крик перешел в булькающие хрипы. Бывшие подчиненные споро перерезали командиру горло.

Ничего личного…

Потом они ушли. Не оборачиваясь. Игорь больше их не интересовал.

Деловые люди. Или деловые нелюди. Есть ли разница?

Морозов остался лежать на каменной площадке, вместе с женщиной, которую любил. С той, которая по-настоящему любила его.

Из-под Лены натекла большая лужа крови. Тело медленно остывало.

Игорь подполз ближе, сел, привалившись к щербатой кладке, положил голову Лены себе на колени и долго гладил спутанные волосы, бормоча что-то ласковое, успокаивающее. Наверное, на какое-то время он сошел с ума. Разговаривал, спорил с кем-то, но беззлобно, будто бы уговаривая. По лицу безостановочно катились слезы. На свои раны он не обращал внимания. Ушибы, ссадины, рассеченное лицо и глубокая царапина на бедре, заплывший глаз, налившийся кроваво-синей блямбой — все это сейчас было как-то незначительно, несерьезно.

Солнце клонилось к закату, где-то над головой оглушительно орали птицы. С болота тянуло гнилью. А он все сидел и сидел. Говорил, даже пел что-то тихо, как колыбельную. Чуть раскачиваясь, баюкал мертвую женщину…

Морозов пришел в себя только когда начало темнеть.

Он будто очнулся от долгого кошмара. Вздрогнул. Огляделся. Со страхом посмотрел вниз, на лестницу залитую кровью, которая в лучах заходящего солнца казалось черной. Осмотрел себя. Болезненно морщась, ощупал ребра и затекший глаз.

Кружилась голова. То ли от сотрясения, то ли от потери крови, то ли от пережитого стресса.

Игорь с трудом поднялся на ноги, аккуратно подложил под голову Лене камень. Пошатываясь, подошел к краю площадки. Бордюр давным-давно обрушился вниз, в зелень кустарника.

Отсюда можно было прыгнуть. Разбежаться, оттолкнуться ногами посильнее и прыгнуть… Упасть на склон и свернуть себе к черту шею. Это было заманчиво. Уйдет боль. И весь этот мир, полный уродливых чудовищ, тоже пропадет, исчезнет. Это было очень заманчиво, но, увы, делало совершенно бессмысленными все те муки, что пришлось пережить. Все страдания, надежды, всё то, пусть и коротенькое, но счастье, которое было в жизни.

— Я потом, — прошептал Игорь. — Попозже. Ты подожди.

И отошел от края.

Осторожно, словно боясь причинить боль, поднял Лену на руки и понес наверх. Куда? Он не знал. Надеялся найти какое-нибудь место, где можно будет похоронить тело так, чтобы до него не добрались ни животные, ни люди, которые сейчас были значительно хуже животных.

На площадке остались только остывшая кровь и тесак.

Взобравшись наверх, Игорь опустил Лену и упал рядом на брусчатку, проросшую травой. Он долго лежал, глядя в высокое, темно- голубое небо, на котором угадывались первые звезды. В голове было пусто. Страх, который сидел в нем со времени пробуждения на пароме, исчез.

Руки коснулось что-то холодное. Морозов повернул голову и увидел крысу. Грызун испуганно пискнул и серой тенью исчез в подворотне. Игорь вспомнил крысу, которую убил в начале своего путешествия. Усмехнулся. Мог ли он тогда подумать, что с презрением отбрасывая тушку мертвого животного, выбрасывает самое ценное, что есть в этом городе… Еду…

Игорь повернул голову в другую сторону. Лежавшая рядом Лена не мигая смотрела прямо ему в глаза. Спокойно, даже нежно.

Морозов зажмурился.

Подождал, когда угомонится взбесившееся сердце, и встал. Поднял тело и пошел. Медленно. Машинально считая про себя каждый шаг, чтобы не сойти с ума от тоски.

Он шел по узким, петляющим улочкам Вышгорода. Шел и считал про себя шаги.

Тут было меньше разрушений. Старые дома были сложены на совесть. Кое-где отвалилась штукатурка, но известняк лежал давно и плотно. Окна и крыши — не в счет. В некоторых местах виднелись следы пожаров, но прочные стены все равно стояли. Выгорали толь ко современные внутренности.

Иногда можно было увидеть следы деятельности человека. Пергороженные улицы или тусклые огни в окнах.

В такие места Игорь не совался. Не из страха. Просто не хотелось видеть людей.

Морозов шел куда глаза глядят. Из головы вылетело намерение найти Лене могилу. Он шатался в ночи без цели и смысла, вскинув на плечи мертвое тело и расходуя остатки сил. На него снова опустилось спасительное сумасшествие…

Глядя на редкие освещенные окна и припаркованные у обочины, проросшие травой автомобили, Игорю казалось, что он вернулся в тот бесхитростный Таллинн, каким он был когда-то давно. Все, что Морозову довелось пережить за последние дни, казалось дурным кошмаром, сном, который слишком остро отпечатался в памяти. Игорю казалось, что Лена просто спит. Ведь они сидели весь день в ресторане. В том, что около лестницы.

Игорь тихо смеялся, вспоминая давние шутки, которые, казалось, уже навсегда затерялись в уголках памяти. Ему слышался шум пирушек, виделись веселые компании, которые шатались по улицам, пили, кричали и улыбались.

Морозова никто не трогал. Редкие люди, что встречались на его пути, шарахались от его гулкого, далеко летящего жутким эхом смеха, а зверей в городе уже почти не осталось. Съели.

В том радужном мире, что виделся Игорю, Таллинн был прежним: красивым, чуть чопорным, разноцветным, полным пьяных туристов и невозмутимых барменов.

А временами сквозь эту мишуру проступал настоящий город — темный и холодный. Жуткий.

Игорь смутно помнил, что стучался в двери, путался в арках и переходах, забредал в узкие тупички, где вдоль стен лежали… Кто?

В голове Игоря все выглядело иначе. Там было светло и хорошо.

Когда силы, наконец, его оставили, он упал. Игорю показалось, что он валится пьяный, хохоча, под девичий визг и смех…

На самом деле он просто рухнул на широкие каменные ступени собора Александра Невского. Подтянул к себе мертвое тело и вцепился в него из последних сил, не желая отпускать.

Потом сознание оставило Морозова окончательно.

Мир погрузился в темноту.

Игорь уже не видел, как дверь храма бесшумно открылась и вниз по ступеням скользнула черная тень…

Поп был худ, имел куцую, торчащую вперед бороденку и водянистые серые глаза. Он был одет, как и полагается, в черную рясу. На узкой груди висел огромный, грубо сделанный металлический крест. Тяжелый и неудобный. Казалось, что этот предмет вырезан автогеном из куска толстой листовой стали. Но в современном мире это было невозможно: вряд ли при церкви был автоген. Поэтому Игорь лишь гадал, откуда взялся крест. Спрашивать было как-то неудобно.

На самом деле, поп был пресвитером. Он был не стар, но выглядел неважно. Ряса висела на нем, как на вешалке: то ли была велика, то ли священник всерьез исхудал.

Впрочем, несмотря на худобу, в жилистом теле скрывалась недюжинная сила. Ведь именно этот человек сумел втащить в собор Игоря вместе с прижатой мертвой хваткой Леной.

Морозова колотило, трясло в лихорадке. Почти сутки он метался в бреду. Поп, которого звали Андрей, давал ему пить что-то кислое, периодически прикладывал ко лбу смоченный холодной водой платок. И молился. Больше он ничего сделать не мог.

Может быть, кто-то на небе услышал голос одинокого пресвитера, а может, организм Морозова оказался сильнее накатившего безумия, но на второй день Игорь открыл глаза.

Он был слаб, но сознание постепенно прояснялось.

Пресвитер не дал ему сразу встать. Принес миску с пюре, от которой Игорь поначалу шарахнулся, как от огня.

— Ты чего? — не понял священник.

— Что там? — хрипло спросил Морозов, кивая на миску.

— А, пустое, — вздохнул поп. — Травки разные. Курочку бы хорошо, да где ж ее, милую, возьмешь? Но ты ешь всё одно. В тебе сил-то и нету совсем.

Игорь настороженно пригляделся к миске, взял ее в руки и с опаской попробовал зеленую кашицу. Нельзя сказать, что это было вкусно. Но зато там не было мяса.

Не доев, Морозов вздрогнул. Отставил миску.

— Где Лена?

Он попытался встать. Священник его остановил.

— Погоди ты!

— Девушка со мной была… Где она?

— Так ведь… — По лицу священника пробежала тень. — Умерла она, страдалец. Умерла.

Игорь прерывисто вздохнул. Кивнул.

— Знаю. Тело где?

— А тебе зачем, позволь спросить?

— Похоронить, — тихо ответил Морозов.

— Вот оно как. — Поп пригладил бороденку. — Тогда, стало быть, я верно поступил. Пойдем-ка…

Он помог Игорю подняться и повел его в полумраке собора.

— В этой жизни ведь как бывает, — говорил священник, пока Морозов медленно, неуверенно переставлял ноги, — грешит человек, грешит, не задумывается. А потом, в последнюю минуту, посмотрит на дела свои, да такой его ужас обуяет, такое раскаяние. На все он готов, чтобы вину свою искупить, чтобы сделать все как надо, как должно. Что тут сказать-то? Кто ж такого осудит? А безгрешных нет. Не бывает так, чтобы жил-жил, а греха миновал. Так что про это и спрашивать не буду. Грешен и сам… А уж женщине-то вдвойне сложно греха избегнуть, природа ее такая.