Аттила - Эрик Дешодт

450 тысяч воинов — как минимум. А против них — Аэций, у которого в три, а то и в четыре раза меньше людей. Ибо его император не дал ему италийские легионы. Оставил при себе три четверти, чтобы охранять побережье «сапога», опасаясь, наверное, вандалов и их союзников-пиратов, державших в своих руках Средиземноморье (по правде говоря, в этом смысле вандалы находились гораздо ближе к Равенне, чем Аттила).

Одержимость Западом

Аттиле оставалось прожить три года, и сейчас самое время задуматься о причинах его одержимости Западом.

Главным фактором, обусловившим вторжение в Галлию, стала тяга на Запад, которой были подвержены варвары с Востока. Сторона заката обладала в их глазах неотразимой притягательностью, выражавшейся в относительно легкой жизни по сравнению со скитаниями кочевников, у которых нет постоянной крыши над головой. Еще до того, как они выступили в путь, уверенные в своей победе, они были побеждены — побеждены своими мечтами и своими завоеваниями, точно так же, и даже в большей степени, чем Рим, покусившийся на Грецию: «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила»[24].

Варваров можно понять. Сегодня, через 15 веков после их эпопеи, во всем мире, как никогда, грезят Европой или, на худой конец, ее американским продолжением, считая ее безотказным лекарством от нищеты и беззащитной жизни, суровости мира и собственной слабости. Однако уже во времена Аттилы Галлия, сердце Европы, считалась страной, где молочные реки текут в кисельных берегах.

Помимо общих грез Аттилу толкнули к Западной империи три частные ошибки.

Первая состояла в том, что он был уверен в выжидательной позиции галлов. Он воображал, что потомки Верцингеторига[25] настолько ненавидят в глубине души римское владычество, что и пальцем не шевельнут для защиты империи. Он не вполне заблуждался: галлы были враждебны Риму, и многие, в первую очередь багауды, старались освободиться от него. Но не для того, чтобы перейти под власть другого господина, особенно гунна, репутация которого и рядом не стояла с отвращением, внушаемым к себе Римом со времен Ромула.

Вторая ошибка, вытекающая из предыдущей, заключалась в его расчете на массовую поддержку багаудов. Конечно, багауды воевали с Римом, но ради самих себя, а не для Аттилы.

Третьей ошибкой была его вера в союз франков, бургундов и даже вестготов. Он поманил их перспективой раздела Римской империи. Но все они и так уже находились на ее территории. Большинство из них обладало статусом союзников, который тем крепче и выгоднее привязывал их к Риму, чем слабее становился Рим… Они знали, что время работает на них и что ни багауды, ни вообще галлы не желают работать на другого.

Наконец, Галлия была христианской: почти повсюду власть в ней находилась в руках епископов, восполнявших упущения со стороны светских властей. Аттила был знаком с епископами. Они попадались на его пути с самого Дуная, но его закоренелое неверие не позволяло ему принимать в расчет метафизический фактор.

С Дуная его полчища выдвинулись к Рейну. Он подготовил переправу, велев срубить леса и построить деревянные мосты и тысячи лодок. Так что его войска смогли одновременно форсировать самую стратегическую реку Европы.

Тем временем Аэций прогулялся в Овернь[26]. У этой прогулки была цель: он хотел повидаться с Флавием Марцеллом Авитом. Бывший претор Галлии в свое время провел переговоры о заключении договора о союзе между Римом и вестготами, сумев переломить негативный настрой последних. Он сохранил с тех пор большое влияние на короля Теодориха. Нужно было убедить Теодориха вступить в войну с Аттилой на стороне римлян. Теодорих не горел желанием. К нему уже явился с этой целью гонец от Валентиниана, но получил от него лишь такой ответ: «Римляне навлекли на себя грозу, пусть выпутываются сами!»

Авит согласился исполнить поручение, доверенное ему Аэцием. Он убедил Теодориха, что победа Аттилы не будет поражением одной лишь Римской империи, что он сам тогда всё потеряет: разбив римлян, император гуннов не даст ему спокойно отсидеться в Аквитании. Теодорих поверил и даже лично возглавил свое войско. Его зять Сидоний Аполлинарий так напишет об этом в своем стихотворном панегирике: «Отряды, облаченные в шкуры, выступали позади римских труб».

Авит заручился для Аэция поддержкой багаудов в обмен на обязательство не тревожить их после этой кампании по поводу прошлых мятежей.

Аттила форсировал Рейн и приступил к осуществлению программы опустошения, которую наметил себе для распространения ужаса и предотвращения попыток сопротивления. Он разделил свои силы для «зачистки» как можно большей территории. Это был первый пример «выкашивания местности», задуманного Генштабом кайзера Вильгельма II перед началом Первой мировой войны и известного как «план Шлиффена», — огромный вал прокатился от Северного моря и Ла-Манша до Швейцарии.

Сам император двинулся к Триру[27], захватил его и разграбил. Эдекон при поддержке остгота Теодемира перешел границу Гельвеции, двигаясь в сторону современного Эльзаса. Он разрушил Базель[28], Виндиш[29] и Кольмар[30]. Там он был атакован бунгундом Гондиоком, союзником Аэция, и обратил его в бегство. Его передовые отряды продвинулись до Безансона[31]. Орест вместе с гепидом Ардарихом взял Страсбург[32], Шпейер[33], Вормс и Майнц[34]. Онегесий на северном фланге, опираясь на помощь Скотты и Вааста, захватил Тонгр[35] и Аррас. Другие отряды, беспорядочно рассыпавшиеся повсюду между основными направлениями удара, достигли Реймса[36], Крэйля, Амьена, Бове[37], Руана[38] и Кана. От них не оставили камня на камне. Устроив ставку в Трире или в Люксембурге (этот вопрос до конца не выяснен), Аттила уже начал тревожиться за успех своего предприятия, поскольку утратил контроль над войсками.

Подобие армии, собранной им на берегу Дуная, распалось в несколько дней. Командования больше не было. Оттесненный в сторону Бич Божий с досадой наблюдал за порочными последствиями своей тактики.

Разрушение Трира должно было послужить уроком захваченному населению, разом подорвать их боевой дух, после чего нашествие превратилось бы в обычную военную прогулку. Богатые города Галлии сами бы открывали ворота, умоляя о пощаде.

Однако разграбление Трира стало уроком прежде всего для кровожадных и разрозненных банд, составлявших основу его войска: лично разграбив Трир, главнокомандующий подал сигнал о том, что теперь им всё позволено. Летучие отряды шныряли там и тут, сталкиваясь, не узнавая друг друга, словно муравьи в разворошенном муравейнике, и всё дальше, в смятении и беспорядке, несли опустошение, которое Аттила теперь хотел бы остановить.

500 тысяч дикарей, опьяненных грабежом и разрушением, бесцельно носились по территории от Бельгии до Луары и от Рейна до Ла-Манша.

Общий сбор!

Главная сила армии состоит в дисциплине. Аттила всегда это знал, но не успел приучить к ней своих людей: вековые привычки в несколько лет не изменишь. Нужно было всё начинать сначала. Он созвал своих верных помощников.

Навести порядок? Какой? У гуннов никогда не было порядка, только ненадежное признание власти вождя. Тогда хоть как-то собрать воедино эти анархические толпы, иначе весь поход пойдет насмарку.

Участники совета разделились, обозначив три зоны концентрации, где предстояло собрать банды, рассыпавшиеся по северной половине Галлии: Мец[39] — Бар-ле-Дюк и Лангр — Шатильон-на-Сене и Реймс — Шалон-на-Марне.

Эдекон, командующий артиллерией, должен был взять под свое руководство, развить и усовершенствовать свой парк баллист и катапульт, начиная с машин на конной тяге, ибо многие города еще посмеивались из-за укреплений над захватчиками, неспособными их смести.

Послали гонцов во все концы на поиски растворившихся отрядов, которые воевали сами за себя и не подавали о себе вестей. Убедить «вольных стрелков» явиться к месту общего сбора было очень непростой задачей.

Был отдан приказ грабить как можно меньше.

Со своей стороны, Аттила объявил о взятии Меца. Город еще не был взят, но он не сомневался в успехе, хотя Мец был самым укрепленным на севере Галлии. Потому-то Аттила его и выбрал: тем славнее будет победа. Его престиж еще больше упрочится.

После этого он с максимально возможной скоростью выступит на юг Галлии в надежде выманить на себя Теодориха, который захочет помешать ему достичь Аквитании. Уничтожив Теодориха, он повернет к Альпам, подождет там Аэция и разобьет его.