Бабка Котяжиха - Елена Воздвиженская

Матвеем. Матвей родом был из большой семьи с достатком. Жили они в высоком добротном доме и хозяйство имели крепкое. Люди они были богатые, но не злые и не скупые. Отец Матвея хорошим слыл хозяином, добрым. Было у него пятеро сыновей и четыре дочери. Все они слушались отца безоговорочно. Хоть и богатый был он человек, людей на работу нанимал, но никогда никого не обижал и всем помогал. За то любили его в деревне, ценили и называли не иначе, как «хозяин». Да произносили это слово не с завистью или насмешкой, а с уважением, кланялись ему низко в пояс, за то, что никогда никого не оскорбил, не обругал, а всегда был готов помочь. И лошадь даст, ежели нужно кому, и хлебом поделится, ежели кому голодно, и деньгами не обидит. А это в деревне дорогого стоит, такое уваженье ещё заслужить надобно. И сыновья и дочери у него такие же были, все нраву доброго, не задиристого, хулиганить им было некогда, всех отец строго держал. И старшие, и младшие все были при работе, помогали отцу и матери по хозяйству. Но не это всё привлекало Василису в Матвее, а глаза его, такие же, как у неё, синие, что васильки полевые, нрав его добрый, голос его сильный, когда он песни пел, руки крепкие, когда он шутя пожимал всем девчатам ладошки, здороваясь. Василиса снова вздохнула, поглядела на себя в зеркало, покрутилась, расправила ладошками складки на юбочке и застыла так.

– Донюшка, ты на гулянку собралась? – раздался голос матери.

– Да, маменька.

– Да отдыхала бы ты, моя милая, ведь завтра с утра снова в поле на работу идти.

– Да ничего, мамонька, я чуть-чуть, ты ложись, отдыхай, меня не жди. Дверь только не запирай. А я потом приду и закрою.

– Ну ты ж гляди, донюшка, не допоздна будь.

– Ладно, мамонька, ладно. Ты не переживай. Ложись спать.

Василиса вышла за калитку, да потихоньку пошла в сумерках к тому месту, где собиралась молодёжь. В воздухе сладко пахло сеном да парным молоком, влажной землёй, травяным духом с полей. На синем бархатном полотне неба сверкали низкие чудные звёзды, водили хоровод, глядя вниз на Божий мир. Девушка шла и думала о своей жизни, о том, что же ждёт её дальше.

– Был бы жив тятя, всё бы иначе было в их жизни, – горько вздыхала она, – Не пришлось бы матери так тяжело работать, да и мне приданое бы справили, может и Матвей бы в мою сторону поглядел.

Думала она и о том, что и имя-то у неё такое – Василиса. Васькой все кличут. Нет бы красивое какое, Аграфена, например, Евдокия, а то Васька да Васька… А Василисой-то её отец назвал. Когда родилась она на свет, показала мать доченьку мужу и сказала:

– Погляди, отец, какая у нас красавица родилась!

Отец на руки её взял, поглядел на младенца, улыбнулся:

– А глаза у неё, как васильки!

И в тот же день, к вечеру, принёс он целый букет васильков с поля, подарил их матери за рождение дочери, да сказал:

– Быть ей Василисой, и быть ей такой же красивой, как эти цветы.

Так и назвали дочь.

Впереди послышались голоса ребят и девчат, и Василиса поправила свою богатую пшеничную косу на плече, и зашагала к месту встречи со своим любимым.

Глава 2

Густой и синий вечер заключил деревню в свои тёплые объятия, заворожил звёздным хороводом, задурманил сладким ароматом яблок да груш, забаюкал дрёмой. Только молодёжи не спится, для них теперь самое веселье начинается, они теперь до утра будут гулять. На утренней зорьке, как заалеется небо на востоке, разойдутся по домам, чтобы отдохнуть часа три, а там и на работу пора. Неутомимая пора, юная, вешняя…

Василиса ещё не дойдя до поваленного дерева услышала звонкий смех девчат.

– Кто это их так рассмешил? – подумала она, улыбаясь и сама от заливистого и задорного их смеха.

И тут же увидела Матвея, и сердечко её затрепетало. Матвей, как всегда красивый и весёлый, в красной рубахе, широких штанах и высоких сапогах, стоял прямо перед сидящими на бревне девушками, и, размахивая руками, рассказывал им какую-то смешную, по всей видимости, историю. Парни тоже хохотали, слушая Матвея, но больше всех старалась обратить на себя внимание местная красавица Груня, Аграфена. Она, не отрываясь, смотрела Матвею прямо в рот, улыбалась своей сверкающей улыбкой, и готова была тут же, как пружинка, вскочить и в мгновение ока, оказаться в объятиях Матвея, лишь помани он её пальцем. И не смущала Груню даже толпа людей вокруг, словно и не было больше никого, только она да Матвей. Василиса тихонько вздохнула, глядя на всё это, но тут же улыбнулась, и пошла навстречу к ребятам.

– Здравствуйте! – громко поприветствовала она всю компанию.

– О, Васька, здорово! – пренебрежительно усмехаясь, громко воскликнула Груня.

Василиса ничего не сказала ей в ответ. Она помялась возле дерева, хотела было присесть, да увидела, что единственное свободное место между девчатами не зря осталось незанятым, было оно испачкано, то ли золой, то ли ещё чем. И Василиса осталась стоять, не решаясь испортить свою единственную праздничную юбку. И в этот момент к ней вдруг шагнул Матвей. Он снял с себя пиджак, лихо накинутый на одно плечо, и, постелив его на поваленное дерево, улыбнулся Василисе:

– Присаживайся, Василиса, а то у тебя такая красивая юбка, жаль будет её испачкать.

Василиса вспыхнула, что маков цвет, прошептала «спасибо», и села промеж девчат на постеленный Матвеем пиджак. Подружки тут же отсыпали ей семечек в пригоршню, и Василиса, лузгая семечки, тоже стала слушать Матвея, который продолжил свой рассказ. Она увидела, как недобро зыркнула на неё глазами Груня, обожгла злым взглядом, но тут же и забыла про это, глядя на своего любимого Матюшу. Все смеялись, болтали, и Василиса с ними, она и не заметила, как Груня, встав со своего места, тихонько зашла за её спину, и аккуратно и незаметно натянула её юбку на сучок, торчащий из бревна. Вскоре пришёл Петруня, деревенский гармонист, и весело заиграв на гармонике, крикнул:

– Ну-ка, ребята, девчата, давайте танцевать! Дробушечки!

Все радостно соскочили со своих мест и поспешили на площадку позади дерева. Уж сколько поколений ног истоптали её до блеска, отплясывая здесь танцы. Вскочила на ноги и Василиса. И в тот же миг раздался громкий треск. Юбка Василисы оказалась разорванной о сучок, огромный клин ткани от самого подола и почти до пояса был вырван одним движением. Василиса застыла, словно статуя, не зная, что делать, она находилась в такой растерянности, стыде и ужасе, что просто молчала, закусив губу. Девчонки ахнули, а Груня, глянув на её юбку, расхохоталась во всё горло, указывая на Василису пальчиком:

– Ну вот, единственная праздничная юбка оказалась негодной! Теперь нашей Ваське ни потанцевать, ни поплясать, ни порадоваться!

Ребята притихли, девчата изумлённо уставились на Груньку, а потом заговорили:

– Грунька, да что ты такое несёшь? Что с тобой сегодня, чего ты такая злая?

– Да ничего, – поведя плечиком, хмыкнула та, – Ну что, идёмте танцевать или так и будем стоять да юбки драные разглядывать?

Василиса же, не вымолвив ни слова, бросилась бежать по дорожке в сторону деревни. Она бежала и плакала. Слёзы так и катились по её щекам горошинками. Она вытирала их ладошками, а они всё текли ручьём, попадая на губы. Василиса облизнула их язычком, слёзы были солёными. Ей было горько, обидно и больно.

– За что она так со мной? – думала девушка, – Что я ей сделала? Ведь она живёт хорошо, одна дочь у матери с отцом, родители оба работают, у них полный двор скотины. Каких только нарядов у неё нет, новые ленты на каждый праздник. Что ей ещё не хватает?

Потихоньку успокоившись, выплакав своё горе, Василиса сбавила шаг, и пошла не спеша, вот и калитка родная показалась. Постояла Василиса немного на тропинке, чтобы обсохли слёзки, вдохнула полной грудью свежий ночной воздух, напоённый запахами трав с деревенских лугов, да толкнула калитку.

– Эх, матушка теперь расстроится, да и ей самой погулять больше будет