Корона Меднобородого - Алексей Вячеславович Зубков

случайностей. Рыцарь сразу напал на след и два дня его четко держал. Он может думать, что он сам по себе редкий следопыт, но я-то знаю, что молитвы читаются не в пустоту.

— Ведьмы боятся рыцарей?

— Представь себе, да. Во-первых, они носят холодное железо. Попивший крови меч — отличный амулет против колдовства. Во-вторых, почти у всех рыцарей с собой какая-нибудь реликвия в нательном кресте, медальоне, поясе или рукояти меча. В-третьих, знал бы ты, сколько дворянские семьи жертвуют на церковь, и сколько молитв идет к Господу о сохранении жизни, здоровья и удачи рыцарей.

— При Павии им не особо помогло.

— Не придуривайся. Ему плевать на мирские дела. Но стоит кому-нибудь помянуть Его при встрече со слугами дьявола, и Он тут же строго посмотрит со своих небес.

— И долбанет молнией?

— Господь избегает прямого вмешательства. Но он если все-таки решит кому-то помочь, то не зависящие от человека обстоятельства сломя голову побегут складываться в его пользу.

— Ведьма боится Бога?

— Бога, святых, священников, праведников. И рыцарей. Я выбрала сторону, чего и тебе советую.

— Еще подумать надо, что хуже, Бог во врагах или дьявол в друзьях.

— Решай сам. Но я хочу этого коня.

— У нас его пока нет.

— Будет. Судя по тому, что вы вернулись, вы выполнили то, за чем вас послал король. Он отдаст вам коня, а ты отдашь коня мне и убедишь своего юного друга, что так и должно быть. Или убьешь его, если он не согласится.

— Если ты считаешь себя такой сильной, почему ты не можешь просто отобрать у нас коня, когда мы поедем домой?

— Могу. Но я даю тебе шанс осознать и искупить свою вину. Почувствовать, что такое потеря, как я почувствовала. Предать друга, как Амелия предала меня.

— Иди ты знаешь, куда…

— Куда?

— В монастырь. И чтобы монашки каждый день стегали тебя освященными четками по голой заднице до тех пор, пока ты не раскаешься, и она не перестанет пылать и дымиться.

Колетт рассмеялась.

— У меня уже давно нет обратного пути, — сказала она.

— Ну, черта себе ручного заведи. Или Амелию забери обратно и преврати во что там у вас принято превращать надоевших подружек. А от меня отстань.

— Не отстану. Ты думаешь, как я узнала, что вы вернулись?

— А правда, как?

— Договорилась с голубями в Фонтенбло. Они скажут мне, когда вас примет король и когда вы заберете коня. От моего взгляда тебе не уйти. Поэтому шевелись. Время пошло.

На следующий день Бенвенуто с портретом Анны-кентавра предстал перед королем за завтраком.

— Назначаю тебя придворным живописцем, — сказал Франциск, — Для начала напиши парадный портрет Анны. Дальше видно будет.

— Слушаюсь, Ваше Величество. А…

— Московит? Подождет.

Довольный художник пришел порадовать друзей и попал на военный совет. К требованию Колетт и Ласка, и Оксана отнеслись серьезно.

— Вам угрожает ведьма? — переспросил Бенвенуто, — Так сдайте ее в инквизицию.

— Здесь не Рим, — ответил Ласка, — Мы здесь никого и ничего не знаем.

— И мы не знаем, где она живет, — добавил Вольф.

— Я бы вам помог, но я не священник. Вот прямо совсем не священник. И вы тоже. Хотите, устрою выход на кардинала?

— Нет, — сказала Оксана, — Сами справимся.

— Точно? — удивился Вольф, — Тебе-то что?

— Не люблю быть должной. Вы меня через полмира провезли, и я кручу роман с вашим другом.

— Мы не просили никакой благодарности, — сказал Ласка.

— Это и настораживает. Мы вот-вот расстанемся, а вы так ничего и не попросили. Потом, как в сказках вынырнете из темных глубин мироздания и скажете «Должок!». И ведь хрен откажешь. Так что давайте я вам помогу с ведьмой и будем в расчете.

— Оксана, ты что-то можешь сделать с ведьмой? — удивился Бенвенуто.

Он до сих пор не знал, что она тоже немного того.

— Ой, подумаешь, ведьма, — махнула рукой Оксана, — В наших краях народ простой. Свекровь говорила, сковородкой по кумполу, святой воды в рот, дверь подпереть да запалить хату со всех углов.

— Почему сковородкой?

— Холодное железо, — пояснил Вольф.

— Меч или топор тоже железо.

— Чтобы кровь не проливать.

— Ага. У вас там что, инквизиции нет?

— Та тю на тя, — Оксана развеселилась, — У нас есть ляхи, московиты, казаки и татары. Не считая местных панов и разбойников. Все пытают, все жгут, все вешают. Если еще попы с ксендзами будут тем же заниматься, вообще никакой жизни не станет.

Бенвенуто пожал плечами. Он инквизицию обоснованно недолюбливал. Даже более обоснованно, чем некоторые.

— Амелия должна знать, где живет Колетт, — сказал Ласка.

— Где мы возьмем Амелию? — спросил Вольф.

— Ты же сам сказал, Колетт продала ее куда-то. Там и отыщем.

— Ты представляешь, сколько в Париже борделей?

— Нет. Но Париж не такой уж большой. Утром начнем, к вечеру закончим.

Вольф покачал головой.

— Искать девушку по словесному описанию в городе, где мы не говорим на языке местных…

— Можем поискать по картинке, — предложил Бенвенуто, — Объяснишь мне, а я нарисую.

— Давай, попробуем.

Бенвенуто откопал в мастерской грифельную доску и мелок. Меньше, чем за час, по описанию Вольфа получился очень похожий портрет Амелии. Сначала лицо, а потом Вольф предложил добавить грудь. Раз уж портрет будут показывать для распознавания в борделях, то лицо не самая главная примета.

Ласка специально не стал смотреть работу в процессе, чтобы проверить, насколько хорошо получится. Он видел Амелию в прошлый визит в Париж и вполне смог бы ее узнать. В шестнадцатом веке у людей не было необходимость забивать память цифрами, кодами и паролями, поэтому запоминание лиц получалось намного более приоритетной задачей, чем станет через пятьсот лет.

— Да, это она, — сказал Ласка, — На лицо точно она.

— Колетт не знает, что с нами двумя еще и вы двое, — сказал Вольф, переводя взгляд с Бенвенуто на Оксану, — И она не видит каждый мой шаг. Она сказала, что попросила голубей за нами следить. Голуби глупые, а до Парижа полтора дня пути. Они будут докладывать с опозданием на полтора дня и только о тех наших делах, которые своим умишком