Под парусом надежды - Вера Колочкова

– Гражданин, покиньте помещение, пожалуйста… – брезгливо помахала под носом ладошкой Клара. – У меня аллергия на абстиненцию…

– Да-да, конечно, извините… – часто закивал отец и быстро развернулся к двери. И на Киру больше не взглянул. И Клара все шевелила ладонью под носом, изображая гримаской дамское тонкое страдание.

Вот именно это Кларино махание ладошкой и вывело Киру из себя. Прям до дрожи. Аж кровь-стыдоба бросилась в голову: с чего это ради она должна собственного отца стесняться? Какой есть, такой есть. Простите, другого не будет. Ни с запахом, ни без запаха… Решительно встав с места, она по привычке откинула назад прямые и «мосластые», как говаривал Кирилл, плечи, вышла из-за стола, проговорила громко в согбенную отцовскую спину:

– Погоди, папа! Не уходи!

Потом развернулась в сторону адвоката Линькова, улыбнулась ему несколько даже вызывающе:

– Сергей Петрович, а это вот мой отец! Познакомьтесь! Владимир Александрович Воротынцев! Сергей Петрович, я вас очень прошу, помогите ему, пожалуйста…

А дальше решимость ее оставила. Как-то вдруг. Отчего-то затряслось-задрожало все внутри, как от сильного испуга, и горячая влага откуда ни возьмись бросилась в нос, в глаза, и она начала проглатывать ее торопливо, еще только больше в ней утопая.

– Пойдем ко мне, Кира, – торопливо поднялся Линьков из кресла. – Успокойся, чего ты. Возьми себя в руки. – Потом сердито указал отцу на дверь: – Подождите там, в коридоре, пожалуйста…

Выслушал он Кирин грустный рассказ очень внимательно. С абсолютно непроницаемым лицом.

И даже пришедшего следом за Кирой сына шуганул из кабинета сердитым взглядом – не мешай, мол. Потом встал, мотнул ей головой – иди за мной. Потом помолчал многозначительно посреди общего их кабинета, в упор глядя на своих коллег, спросил досадливо, будто извиняясь:

– Ну что, мужики, возьметесь? Я вас лично об этом прошу. Я бы и сам взялся, да не могу сейчас – сами знаете, зашиваюсь. Да и вообще ситуация щекотливая. А с другой стороны, вроде как дело святое… Отец все-таки… А? Петь? Степаныч, ты как?

– Да не вопрос, – пожал плечами Петечка. – Раз надо, значит, надо. Пусть заходит. – И, кинув осторожный взгляд на Клару, добавил с коротким смешком: – У нас со Степанычем нюх не дамский, переживем как-нибудь… Зови отца, Кира! Пощекочем абстиненцией нервишки тонким дамочкам!

Он снова всхохотнул коротко, и этот его смешок прилетел в Киру, словно птичий помет сверху. Вроде и ничего особенного – подумаешь, птичка на лету свое дело сделала. Она ж не виновата, что именно в тебя попало! Да и ты, собственно, не виноват, что на ее траектории полета случайно оказался… А все равно жуть как неприятно! До слез! До спазма в горле! А еще страшно неловко за этот свой слезный спазм. Ну в самом деле, не рыдать же теперь при всех! И обижаться смешно на Петечкину бестактность. Он и не обязан вовсе в этой ситуации джентльменом быть…

Выскочив за дверь, она подхватила отца за локоть, впихнула в кабинет и пошла быстрым шагом по коридору, неся в себе готовые вот-вот пролиться слезы. Скорее. Скорее. На улицу. Во двор. На дальнюю скамеечку. Спиной к окнам. Здесь никто не увидит…

Вообще-то она очень редко позволяла себе поплакать. С тех самых пор, как отец от них ушел. Смотрела утром в припухшие красные материнские глаза и думала про себя: бесполезное это занятие – плакать. Получается, что ты весь свой будущий день заранее на плохое «наплакиваешь», а хорошее к нему так и не прибьется. И потому по утрам Кира старалась улыбаться. Просыпалась-потягивалась и улыбалась, потом умывалась-улыбалась, в транспорте ехала – тоже всем улыбалась… Между прочим, очень даже помогало…

– Ну вот, теперь мы будем слезы лить! – услышала она над головой Кларин голос. – Сама себе неприятность устроила, а теперь смотрите-ка, рыдает! Чего ж ты так, девушка?

– Я и не рыдаю вовсе, что вы… – икнув, шумно вдохнула в себя воздух Кира, торопливо смахивая со щек слезные дорожки, – просто… так получилось, само собой…

– Да нет, дорогая… – присаживаясь рядом и доставая из кармана брюк пачку сигарет, вздохнула Клара. – Само собой ничего и никогда не получается… Ишь, чего захотела! Само собой! На тарелочке с голубой каемочкой! А фиг тебе с маслом не хочешь?

Она прикурила неторопливо, откинулась на спинку скамейки, выпустила из алых губ струйку синего дыма. Потом повернула голову, стала рассматривать Киру очень внимательно. Потом снова потянулась губами к сигарете, затянулась, оставив на фильтре щедрую порцию жирной помады. Потом заговорила тихо:

– Ты хоть понимаешь, какую глупость сейчас сотворила? Отдаешь себе отчет?

– Это вы про что? – удивленно повернулась к ней Кира. – Про отца моего?

– Ой, да что мне твой отец… Отцу Линьков поможет, конечно. Это не вопрос. А результат каков? Отцу будет хорошо, а тебе плохо? Ты хоть понимаешь, что с собой творишь, девушка?

– А что я с собой творю?

– А то! Ты ж не дура, ты ж сама видишь, что Линьков сейчас к тебе просто присматривается! Испытательный экзамен устраивает! Он же тебя в семью решил взять, за Кирюху своего инфантильного замуж выдать, чтоб тащила ты его потом на своем бабском горбу… А сама по себе ты на фиг ему не нужна, возиться со стажерским твоим стажем! Первый тур, я думаю, ты хорошо прошла – и умная, и красивая, и неизбалованная, потому как родом из бедности. И толковая достаточно. И потому высоко оценить должна свой жизненный шанс из этой бедности выбраться. А ты ему папу под нос подсунула… На фига? Чтоб он о всякой там наследственности задумался? О плохих генах? Ты чего, девушка? Ну, пошел папа и пошел, зачем ты его остановила-то? Не сообразила, что ли?

– Ой, да не смогла я… – вяло махнула рукой Кира. – Не смогла, и все… Я же ему дочь все-таки…

– Ну, знаешь, ты слишком многого от жизни хочешь, дорогая… И рыбку хочешь, и сковородку чистую! Тут одно из двух: или ты отбрасываешь от себя всю эту чувствительную дребедень, или тонешь в ней, наверх так и не выпрыгнув. Потому что иначе тебе в этой профессии делать нечего! Искоренять надо в себе дурные привычки! Перепахивать себя полностью и вырывать их, как дурные сорняки! Ишь, не смогла она! А ты смоги! Потому что все могут!

– А вы смогли, значит?

– Ну да… Я по молодости такая же дура была, как ты… А потом поняла – нет у меня возможности на всякие сопли растекаться. Я ж не Марина Линькова, за мной крутого папочки не стояло…

– А вы что, Марину давно знаете?

– Давно. С института еще. А Серегу так вообще со школы знаю. Учились мы вместе. Потом вместе в юридический рванули. Он, знаешь, тогда другим совсем был… Он даже и Линьковым еще не был…

– Не поняла…