И на восьмой день... - Эллери Квин

Почувствовав щекотание в носу, он достал носовой платок и вытер вспотевший лоб.

— Таким образом, установлено, что Учитель мог находиться здесь, в этой комнате, на месте преступления, в двадцать минут пятого — в тот момент, когда Кладовщик Сторикаи получил смертельный удар.

Никто не шелохнулся — все словно окаменели. «О чем ты говоришь? — казалось, вопрошали их лица. — Что ты имеешь в виду? В твоих словах должен быть какой-то смысл, хотя для нас они ничего не значат».

Все тяжкое бремя происходящего легло на плечи Эллери. Никто из них не мог помочь ему сдвинуть его хотя бы на один дюйм вправо или влево.

Оставалось обратиться к источнику проблемы.

— Учитель, — заговорил Эллери, — вчера из дома Раба вы сразу отправились в священный дом?

Взгляд старика устремился на него.

— Это так, Квинан, — спокойно ответил он.

Все разом вздохнули.

— И вы находились в священном доме до того, как Сторикаи был убит молотком?

— Это так, Квинан.

Снова всеобщий вздох.

Чувствуя головокружение, Эллери оперся ладонями на стол. Все это выглядело излишне театрально и напыщенно. К чему это собрание, допрос свидетелей, утомительная реконструкция графика передвижений Учителя, когда было достаточно задать патриарху простой вопрос: «Вы убили Сторикаи, Учитель?» — и получить правдивый ответ? Учитель не смог бы солгать.

Эллери уже повернулся к старику и открыл рот, но вовремя спохватился. Какова бы ни была причина — странность места и населяющих его людей, его собственная усталость, близость окружающей долину пустыни, — он стал другим человеком с тех пор, как прибыл сюда. Обвинение, основанное только на свидетельстве обвиняемого против самого себя, было не цивилизованной процедурой, а инквизицией. Ведь это не дуэль между Учителем и Гостем, а поиски истины. Ибо что есть истина? «Если я буду убеждать тебя, обращай больше внимания на истину, нежели на Сократа, а если тебе покажется, что я говорю правду, соглашайся с этим, но, если нет, возражай мне, дабы в своем рвении я не обманул самого себя и тебя и, подобно пчеле, не оставил за собой свое жало»[53]. А ему предстояло убедить Совет и народ Квинана. Истина может дойти до их сердец с помощью веры, но в таком ужасном деле она должна дойти и до их ума, а это возможно только с помощью доказательств.

Эллери окинул взглядом лица сидящих за столом.

— Установлено, что Сторикаи вошел в священный дом в четверть пятого и получил смертельный удар в двадцать минут пятого. Установлено также, что Учитель появился здесь между приходом и гибелью Сторикаи. Следовательно, Учитель имел возможность совершить преступление. Есть и другие доказательства этого.

Эллери достал из кармана целлофановый конверт с металлической пуговицей, которую нашел в руке Сторикаи.

— Эту пуговицу я изъял из мертвой руки Кладовщика. Я передам ее вам, чтобы вы могли рассмотреть ее как следует.

Он вручил пуговицу Управляющему, который передал ее Преемнику так быстро, словно она обжигала ему пальцы. Эллери наблюдал, как пуговица переходит из рук в руки, оставляя за собой боль.

Когда она вернулась к нему, он сказал:

— Само присутствие металлической пуговицы в руке убитого говорит о ее значении. Обрывки ниток свидетельствуют, что Сторикаи оторвал пуговицу от одежды, к которой она была пришита, во время борьбы, стоившей ему жизни, — оторвал от одежды человека, с которым боролся. — И Эллери добавил, ненавидя самого себя: — Это помещает обладателя пуговицы на место преступления в тот момент, когда оно происходило. А кто в Квинане носит металлические пуговицы на одежде? И кто недавно пришивал новую пуговицу?

Кто-то издал сдавленный возглас.

— Я вызываю свидетелем Ткача.

Женщина, опустив голову, медленно подошла к табурету, но осталась стоять. Эллери вновь пришлось озвучивать не только вопрос, но и ответ. Да, она пришивала новую металлическую пуговицу со священным символом «N» на мантию Учителя без четверти пять — всего через двадцать минут после убийства. Женщина нехотя произнесла «да» и вернулась на свое место походкой старухи.

Эллери тоже ощущал дрожь в ногах и с трудом заставил себя повернуться к Учителю.

— Вы признаете, Учитель, что пуговица, найденная в руке Сторикаи, оторвалась от вашей одежды?

— Да, — спокойно ответил патриарх.

Оглядевшись вокруг, Эллери увидел, что собравшиеся разделяют его чувства. Лица их уже не были окаменевшими — на них отражались понимание, боль и страх. Страх за себя? Нет. Они страшились за своего Учителя.

Эллери вынудил себя снова посмотреть на старика, и увиденное потрясло его куда сильнее того, что он ожидал увидеть. Ибо чеканное лицо обвиняемого выражало безмятежность, которая могла быть только следствием душевного покоя.

Эллери отвернулся, все еще испытывая ненависть к самому себе.

— А теперь, — заговорил он и сделал паузу, чтобы унять дрожь, — теперь мы должны взвесить второй из трех факторов подтверждения вины — средства.

Чтобы установить свои умозрительные весы, Эллери реконструировал res gestae[54] — ночные кражи ключа Учителя, доказательства попытки проникновения в санктум с помощью не подошедшего к замку дубликата ключа и так далее, — а также некоторые детали самого убийства. Он описал раны на лбу и затылке Кладовщика, рассказал о крошках обожженной глины в его волосах, об окровавленном молотке рядом с телом, о дубликате ключа в кармане Сторикаи, о незапертой двери санктума, о сдвинутом кувшине, о неровных стопках монет в ковчеге, о пурпурном осколке под ним и пятне крови в углу.

— Позвольте суммировать то, что все это означает, — продолжал Эллери. — Кладовщик тайно изготовил дубликат ключа от санктума, чтобы проникнуть в комнату, запретную для него и для всех, кроме Учителя. Делая это, он мог преследовать лишь одну цель — украсть казну Квинана. Сторикаи подошел к двери священного дома, огляделся вокруг, не заметил наблюдающих за ним Мельника и Водовоза и вошел, не позвонив и не дожидаясь разрешения. После этого он поспешил к двери запретной комнаты, отпер ее дубликатом ключа, вошел и начал доставать серебряные монеты из ковчега.

Теперь все склонялись к нему, как растения к солнцу.

— В этот момент некто — будем называть его Очевидцем — заметил открытую дверь санктума и кого-то внутри, подошел к комнате, увидел Кладовщика, крадущего монеты, в приступе гнева схватил с подставки один из кувшинов со свитками и обрушил его на голову Сторикаи — точнее, на затылок, так как Очевидец нанес удар сзади. Кувшин разбился, осколки рассыпались вокруг, а один из них отлетел под ковчег. Сторикаи рухнул на пол и, падая, задел головой угол ковчега.

По залу пронесся медленный свистящий вздох.

— После этого, — продолжал Эллери, — Очевидец, должно быть, выбежал из санктума, возможно, чтобы позвать на помощь. Но Кладовщик почти сразу же пришел в себя от удара кувшином, вскочил на ноги, побежал за Очевидцем, догнал его возле этого стола и, боясь разоблачения совершенного им акта святотатства, попытался убить Очевидца. Они боролись молча, и во время борьбы Очевидец смог схватить молоток, оставленный Учителем для Преемника на этом столе, и, защищая свою жизнь, ударить им Кладовщика. Обороняясь, Сторикаи поднял руку, и удар пришелся на часы на его запястье, остановив их в двадцать минут пятого. Второй удар обрушился на лоб Сторикаи. Третьего не понадобилось.

От горящего фитиля отделился кусочек и упал в лужицу разжиженного воска, из которой поднималось пламя, где продолжал гореть сам по себе, словно живя самостоятельной жизнью.

— Такова картина преступления, — снова заговорил Эллери. — Теперь что касается происшедшего потом. Будем двигаться шаг за шагом. Первое, что должен был сделать Очевидец, убив Кладовщика, — это вернуться в санктум, чтобы привести комнату в порядок. Он подобрал осколки кувшина и избавился от них, не заметив кусочек под ковчегом. Также он должен был заменить разбитый кувшин целым и наполнить его рассыпавшимися свитками. Кто же это сделал? Я прошу Гончара подойти сюда.

Гончар двинулся вперед. Он уже не походил на Бернарда Шоу; еле волоча ноги, словно сгибаясь под тяжким грузом, старик обошел стол и с трудом опустился на табурет.

— Кое-кто приходил к вам вчера за молитвенным кувшином, чтобы заменить им разбитый. Кто это был?

Борода Гончара дрогнула, и он открыл рот, но ничего не сказал.

— Кто, Гончар? — От напряжения голос Эллери звучал резко.

На этот раз раздался сдавленный, нечленораздельный звук.

— Кто?! — крикнул Эллери.

— Учитель!.. — с трудом вырвалось из горла Гончара.

Послышался негромкий плач, похожий на причитание по покойнику, и Эллери, которому хотелось присоединиться к этому плачу, вынужден был ждать, когда он стихнет. Никто не смотрел на Учителя — даже Эллери.