Красное Зеркало. Легенда сумасшедшего - Ватутин Денис

— Это есть про Марс стихи? — первым нарушил молчание Крис Паттерсон, который ехал на полкорпуса за Дроновой.

— Здорово! Правда, я почти ничего не поняла, — в искреннем восхищении сказала Лайла.

— Неплохо выдержан стиль, — напыщенно похвалил Аурелиано, — но, боюсь, это вовсе не легенда, а фантазия современного автора на несколько мифов одновременно, к тому же Дионис и Артемида никогда не освобождали Зевса из царства Аида, хотя Посейдон действительно…

— Галиматья какая-то, — проворчал полковник.

— Пачэму галиматья? — удивился Азиз. — Красыво звучит как, э?

— Кто же это написал, а? — как-то комично развела руками Аюми.

— Пани Дронова, — сказал я, — а можно мне взглянуть на этот листок?

— Не отдам! — Полька прижала листок к груди — совсем как маленькая девочка, у которой хотят отобрать игрушку. — Это мое, это мне прислали!

— Честное слово Охотника, — я поднял правую руку вверх, — я верну вам его через полчаса!

— Точно вернете? — Она недоверчиво наклонила голову.

— Клянусь всеми глюками Марса! — произнес я торжественно.

— Ну смотрите, все свидетели: он обещал. — И она нехотя протянула мне драгоценный для нее лист бумаги.

— Выстраиваемся в цепочку в смене, — подал я команду и тронул поводья.

Мысли мои стали вновь хаотично вращаться в голове, как вариатор настройки приемника. Что это за любовное послание польской пани? Что это за Дионис и Артемида со свитой, идущие к Олимпу спасать папочку Зевса? Что это за грязные намеки, черт возьми? Ключ, которого не отобрать Посейдону? Что это за трубный глас в марсианской пустыне? Какие, на фиг, боги? Кто? Какой умник устроил это представление, сожри меня глюк?!

Я перевел КПК в видеорежим и сфотографировал послание: оно было написано на пористой серой бумаге, синим мелком, скорее всего, восковым… СИНИМ МЕЛКОМ! Я сегодня уже видел синий мелок! В рюкзаке у Джованни! Он написал это стихотворение! Он мелок наверняка украл у Дроновой! Я видел, у нее полно таких, разноцветных! Так… и оставил у себя в рюкзаке… либо не успел положить на место, либо… он боялся… Я обратил внимание вечером, перед вахтой: он был слегка взвинчен… Он догадывался, что с ним может что-то случиться. Может, он оставил мелок у себя как тревожный маяк, на всякий случай, чтобы я мог безошибочно определить авторство письма: ведь обыск — процедура стандартная при ЧП. Так… Может, он даже знал убийцу в лицо… хотя не факт… Спецагент из него — как из Йоргена буддийский монах… Он мог просто бояться: он же чувствовал, что в группе есть чужой, может, бластер Ирины его тоже ввел в заблуждение, и вообще… Так-так… Пока все худо-бедно понятно выходит…

А теперь надо как-то уяснить — на что он хотел мне намекнуть этим эпосом? «Вышел Пантеон на балкон — а оказался в подвале он». Так, кажется, говорил муж Ирины.

Стихи, конечно, да… вроде сюжет простой и понятный, а многое не ясно. А вот убийца эти стихи сейчас наверняка слышал, когда их Дронова читала. Интересно, там было для него что-то интересное? Вряд ли, иначе итальянец постарался бы подкинуть бумажку мне… хотя, может, просто не успел этого сделать?

— Что вы думаете об этом стихотворении? — тихим голосом спросила меня Ирина, поравнявшись со мной и слегка потянув поводья.

— Я думаю об этом, — ответил я с рассеянным видом.

— Я вас отвлекаю?

— Да нет, что вы. — Я закурил. — А вам что кажется?

— Я не знаю… — Ирина поежилась: подул порыв холодного ветра с равнины. — Если это намек на нашу группу и наш маршрут, то все это выглядит нелепо, так как ни к этому засекреченному месту, ни к итальянскому ученому (или разведчику, как я уже думаю) никакого отношения я не имею. И если соотносить двух упомянутых там персонажей, которых Зевс позвал на помощь, — это, конечно, лестно со стороны неизвестного автора, — со мной и вами, — то я никак не хочу понимать свою взаимосвязь с некими ключами, и вообще… я согласна с Аурелиано: это выдумка современного автора. И правильно сказал полковник — галиматья какая-то!

Она опять гневно сверкнула глазами.

— Почему вы так злитесь? — спросил я. — Вы мне все рассказали, и я верю, что это чистая правда.

— Не люблю, когда меня используют или пытаются одурачить, — сказала она уже более спокойно. — Простите, это эмоции — вечер сегодня… не особо обнадеживающе начался… Бедный Джованни… Я всегда говорила мужу после некоторых его историй, которые он иногда рассказывал, что разведка напоминает мне клубок сцепившихся змей, где нормальный человек долго не протянет… Эти интриги, эти бесконечные тайны, это вечное вранье…

— А я думал, вам нравится быть женой крутого разведчика… — Я опять заметил в Ирине перемены — сейчас она была уставшей женщиной, потерявшей любимого мужа и, возможно, часть веры в людей вообще.

— Нравилось, — поправилась она, — а потом я начала выматываться с этими его постоянными отъездами и секретами. Стала его просить как-то с этим развязаться или уйти хотя бы на менее опасную должность. Он мне пообещал, сказал, что на Марсе все будет иначе, по-другому… А сейчас оказывается, что хуже всегда есть куда…

— Не переживайте, Ирина: мы с вами сейчас уже попались на эту игру, — я попытался сделать залихватский вид, — так что теперь нам переживать поздно.

— Спасибо, подбодрили. — Она скептически покачала головой.

— Я хотел сказать, — попытался я объяснить, — что уныние нам только помешает сейчас, а здоровый оптимизм, внимательность и здравый смысл — просто необходимы. Согласитесь? Я тоже увяз в этой истории, а если задуматься, я выкручивался из таких заварушек, что все потом говорили: ты — везучий сукин сын! А я знал, что дело не в везении, а в общем состоянии… Это как в контакте с глюком…

— А что происходит во время контакта? — заинтересовалась вдруг Ирина. — Что вы чувствуете?

— Сперва… — Я задумался. — Сперва слышу или вижу многоголосые шумы, слова, картинки: тысячи мыслей. Потом один из моря образов затмевает все прочие… Потом какое-то легкое покалывание в затылочной области, как будто кто-то смотрит. Тогда я понимаю: вот оно! Вот и мой гость… А потом я начинаю думать о чем-нибудь спокойном, размеренном, неторопливом. О чем-то позитивно отстраненном: главное — не проявлять настороженности и чувствовать себя открыто, как на ладони, но при этом комфортно, понимаете?

— Это, наверное, очень трудно. — Ирина с интересом посмотрела на меня.

— Вовсе нет: возникает такой прилив тихой радости… Первый раз это получилось у меня спонтанно. Большой студенистый глюк, розоватого оттенка, сильно напомнил мне упавшее на пол желе, которое продолжает колыхаться некоторое время по инерции. И во-первых, я перестал его бояться, а потом мне стало поразительно легко, и покалывание в затылке сменилось каким-то теплым ветром. И я сказал про себя: «Привет, я просто прохожу тут мимо, по своим скучным делам». И мне показалось, что у меня в голове что-то зашелестело, похожее на мои слова, но ощущение такое, будто в моей подкорке гаснет эхо собственного голоса. И он проплыл в трех метрах от нашей смены, прямо перед мордой моего Чемберлена[12].

— Кого? — удивилась Ирина.

— Чемба, это я так моего верблюда называю. — Я как-то смутился, словно сказал какую-то глупость.

— Вот и не подумала бы. — Ирина негромко рассмеялась.

— А чего такого? — Я насупился. — У любого боевого коня в Средние века было свое звучное имя.

— А почему именно Чемберлен?

— Этот тоже важный очень. — Улыбнувшись, я потрепал верблюда по шее.

— Очень интересно вы с глюками общаетесь. — Ирина посерьезнела.

— Я уже говорил: общением это не назовешь, скорее обмен эмпатическими импульсами, что ли. Это я сам придумал такое объяснение…

— Хорошо, — теперь Ирина смотрела по-деловому, — я буду тренироваться по вашей системе: кажется, я поняла, в какое состояние надо входить и что чувствовать, как настраиваться.

— Зачем вам это? — Я вопросительно поднял брови.