Доктор Есениус - Людо Зубек

— Я уверен, что мне нечего опасаться такого приглашения. Император никогда не забудет и не простит мне разговора о тиранах.

— Мне неизвестно, что думает император об этом разговоре, но я знаю, что о вашем публичном анатомировании в Праге он имеет подробные сведения. И сегодня утром он спросил меня, не предполагаете ли вы провести еще одно вскрытие. Следовательно, не исключена возможность того, о чем я вам говорил. Приняли бы вы приглашение?

— Поступить на императорскую службу? Гм!.. Об этом можно подумать, — ответил Есениус и подкрутил усы.

Он не мог скрыть, что такое приглашение польстило бы его самолюбию. Да, скорее всего он бы его не отверг.

— Хорошо. Когда будет удобный момент, я сообщу вам об этом, — сказал Браге. — Впрочем, мне незачем говорить, что лично я был бы рад, если бы вы переселились в Прагу.

Есениус прибыл в Виттенберг на день раньше, чем рассчитывал. Несколько чарок вина, какими он потчевал кучера на остановках, действовали на последнего примерно так же, как кнут на лошадей. Расстояние быстро сокращалось, время летело. И нетерпеливый Есениус приближался к дому.

О, как он радовался предстоящей встрече с Марией! Большую часть пути он вспоминал о ней.

И вот он уже дома, сидит в широком кресле и рассказывает жене обо всем, что было в Праге. Старается говорить по порядку, но все время возвращается к отдельным событиям, дополняя их новыми подробностями. За интересным разговором он не замечает, как в комнату через большие окна крадется сумрак… И вот уже беседа продолжается при свете трех больших восковых свечей, вставленных в резной железный светильник.

— Долго ты задержался в Праге, Иоганн! — говорит Мария с укоризной. — Я уж думала, что ты решил там остаться.

— Пражский университет с удовольствием пригласил бы меня, но существует непреодолимое препятствие.

При этом Есениус хитровато улыбнулся.

— Что за препятствие? Разве для тебя может существовать какое-нибудь непреодолимое препятствие?

— Да. Это ты.

Мария широко раскрыла глаза:

— Я?

— Да, ты. — На этот раз Есениус улыбнулся по-мальчишески озорно: —Там не хотят женатых профессоров. У них заведено безбрачие, как у монахов.

— Брр! Какое же это, должно быть, неприветливое общество! Одни угрюмые холостяки.

— Среди них есть и приятные люди, например Бахачек. Но большинство непримиримо относится к женитьбе.

— Молодой человек там наверняка бы не удержался.

— Надолго — нет. Многие из молодых, полюбив, должны были оставить университет, чтобы жениться и завести семью. В этом одна из причин, почему Пражский университет пришел сейчас в упадок.

— Нет худа без добра: после этого ты будешь больше ценить наш университет, — улыбнулась Мария. — Надеюсь, что теперь ты останешься дома, а не отправишься снова в путь.

— В ближайшее время нет. Сейчас меня ждет здесь много работы. И в университете и дома. Хочу написать книгу о пражском анатомировании. В Праге я понял, как она нужна.

Но в первые дни после приезда для работы у него оставалось очень мало времени. Прежде всего надо было навестить всех знакомых, а их было немало. И повсюду приходилось начинать свой рассказ от Адама. Ведь в те времена новости передавались лишь из уст в уста. Даже тому, кто возвращался из соседней деревушки, было что рассказать. А того, кто приезжал из далекого города, любопытные осаждали со всех сторон, как в жару осаждают источник. Тот же, кто побывал в чужой стране, мог рассказывать до самой смерти — и всегда находились слушатели. Тем более, если рассказчик был таким блестящим, как доктор Есениус. Интересовались главным образом, правдивы ли слухи об императоре, интересовались его особой, императорским двором на Градчанах, красотою Праги. Коллеги Есениуса по Виттенбергскому университету, кроме того, расспрашивали о делах Пражского университета, о том, чем занимается Тихо Браге, как протекал сеанс анатомирования и какие он дал результаты…

Так наступила осень, а с нею и выборы университетских деканов.

Есениуса избрали деканом медицинского факультета.

В день святого Луки, 16 октября, начался новый учебный год, и у Есениуса начались лекции по медицине. Первая лекция всегда бывает немного торжественней, чем последующие. Такой была и эта вступительная лекция профессора Есениуса.

Есениус сидит в большом актовом зале за профессорской кафедрой, в профессорском одеянии — мантии, на голове у него красный берет. Перед ним раскрыты «Афоризмы» Гиппократа, а рядом — листы бумаги с заметками, которые частично являются дополнениями к «Афоризмам», а частично выводами из личных наблюдений профессора.

Перед ним ряды обычных дубовых скамеек, на каждой по шесть человек студентов. В основном это молодые люди восемнадцати— двадцати лет, у которых только-только начинают пробиваться усы. Среди них два-три человека постарше. Это так называемые «вечные студенты». На лекции они ходят редко, от коллоквиумов бегут, как черт от ладана. А без коллоквиумов бакалавра не получится, не говоря уж о лиценциате[16] или магистре. У некоторых на коленях лежит книга — тот же Гиппократ, которого читал Есениус. Но книги не у всех. Одним экземпляром пользуются два-три человека. Кое-кто разложил на коленях бумагу, собираясь делать заметки.

В эту торжественную минуту лица у всех студентов серьезны, хотя покрасневшие глаза некоторых свидетельствуют о бессонной ночи — вероятно, кое-кому пришлось допоздна петь в трактире студенческие песни, забавляя богатых горожан, которые взяли на себя все расходы по пирушке. Но теперь они пытливо смотрят на кафедру, на профессора, собирающегося учить их медицине.

Есениус начинает лекцию.

Хотя книга перед ним и открыта, но он не заглядывает в нее. Рядом с ней лежит план; Есениус быстро пробегает его глазами. И вот он уже глядит на студентов, словно желая связать их с собой невидимыми нитями. Он как бы ждет от них согласия или возражения… А студенты должны лишь молча слушать. И только по прошествии часа задавать вопросы. Опытный лектор знает, когда его слова увлекают слушателей и когда они сидят молча лишь потому, что не смеют говорить. Так и сейчас. Когда Есениусу удается увлечь студентов, заставить их следить за ходом лекции, вдуматься в то, что он говорит, в аудитории наступает такая тишина, что слышны дыхание и биение сердец. Но, когда он утомительно читает бесцветным, невыразительным голосом, студенты думают о чем-то другом. Взгляды их устремляются к окну и блуждают по крышам соседних домов, они начинают ерзать, шептаться. Время от времени шум усиливается, и профессор вынужден энергично протестовать.

Есениус продолжает лекцию:

— Для того чтобы мы могли решить задачу, выпавшую нам на этом свете, и чтобы мы исполнили свой человеческий долг, мы должны быть здоровыми. Но здоровье — это не такой дар, который достается каждому новорожденному в равной мере. Здоровье — это нежное растение, оказавшееся в объятиях мороза. Некоторые растения выдерживают ледяные объятия, другие гибнут от одного прикосновения. И если бы мы могли уберечь все растения от студеного дыхания, мы бы сохранили многие из них. Так обстоит дело и со здоровьем человека. О нем надо проявить заботу. Беречь человеческое здоровье — задача врачей. Это серьезная задача, и профессия врача — благороднейшая из всех. Поэтому врачом может быть только такой человек, который беспредельно любит людей и который понимает, каким сложным творением является человеческий организм. Этот основной принцип поняли уже народы древности, давшие миру таких врачей, как Гиппократ, Гален, Эмпедокл[17] и другие. Огромное счастье, что большинство произведений этих великих мастеров древности сохранилось до наших дней. В них заложены основы врачевания, и мы, врачи, будем постоянно к ним возвращаться. Но, прежде чем мы приступим к подробнейшему изучению каждого из них, мы должны запомнить клятву, которую произносили последователи школы Гиппократа. Выучим эту клятву наизусть, будем всегда ее вспоминать и обращаться к ней за советом в минуты, когда совесть наша смутится и мы растеряемся, когда по той или иной причине пути, которыми нам надлежит следовать, сокроются от нас в непроглядной мгле…

Возвысив голос, Есениус медленно читает текст знаменитой клятвы:

— «Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигией и Панацеей[18] и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно с моими силами и моим разумением, следующую присягу и письменное обязательство: чтить научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своим достатком и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучить, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для воплощения подобного замысла… Чист и непорочен буду в жизни и в искусстве. Ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной болезнью. В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего неправедного и пагубного…