Газонокосильщик (сборник) - Кинг Стивен

Лицо маленького Исаака было насупленным и серьезным. Он продолжал:

— Во сне Господь явился мне тенью, что проходит в полях, и обратился ко мне с наставлением, как Он обращался когда-то к нашим старшим братьям. Он весьма недоволен последней жертвой.

Они затаили дыхание, испуганно глядя на зеленые стебли, что окружали поляну сплошной стеной.

— И сказал Господь: «Разве я не дал вам места для жертвенного заклания, дабы вы там оставляли свои приношения? Разве я не даровал вам свою благодать? Но сей человек совершил святотатство в моих пределах, и я самолично принес его в жертву. Как полицейского, как подложного священника, которые тоже пытались сбежать».

— Как полицейского… как подложного священника, — шепотом повторили они, встревоженно переглядываясь друг с другом.

— А посему Возраст Благодати теперь исчисляется не девятнадцатью урожаями, как было прежде, а восемнадцатью, — сурово и непреклонно продолжал Исаак. — Плодитесь и размножайтесь, как плодится сама кукуруза, дабы милость моя пребывала с вами и впредь.

Исаак замолчал.

Теперь все смотрели на Иосифа и Малахию, которым уже исполнилось восемнадцать. На поляне таких было двое. Но в городе были и другие восемнадцатилетние. Всего, наверное, человек двадцать.

Все ждали, что скажет Малахия — Малахия, предводитель охоты на Иафета, который отныне и впредь будет известен под именем Ахаз, проклятый Богом. Именно он, Малахия, перерезал Ахазу горло и вытолкнул из кукурузы, дабы тело богоотступника не осквернило священные посевы.

— Я подчиняюсь Господней воле, — прошептал Малахия.

Кукуруза одобрительно зашелестела.

В ближайшие пару недель девочкам предстоит сделать немало кукурузных распятий, дабы отвратить зло.

В тот же вечер все, кто достиг Возраста Благодати, молча ушли в кукурузу — обрести бесконечную благодать Того, Кто Проходит в Полях.

— До свидания, Малахия! — крикнула Руфь, безутешно махая рукой. Она носила под сердцем ребенка Малахии, и тихие слезы текли по ее щекам. Малахия не обернулся. Он уходил с высоко поднятой головой. Кукурузные стебли сомкнулись за ним.

Руфь отвернулась, давясь слезами. Втайне она ненавидела кукурузу и мечтала о том, чтобы взять в каждую руку по факелу и войти в эти заросли — но не сейчас, а в сухом сентябре, когда стебли совсем пересохнут и загорятся от первой же искры. И в то же время ей было страшно. Там, в кукурузных полях, по ночам ходил кто-то, кто видел все… даже самые сокровенные тайны, спрятанные в глубине человеческих сердец.

Небо совсем потемнело, настала ночь. Вокруг Гатлина шелестела довольная кукуруза. Ей угодили на славу.

Бука[14]

— Я пришел сюда, потому что мне нужно высказаться, — произнес человек, сидевший на кушетке в кабинете доктора Харпера.

Это был Лестер Биллингс из Уотербери, штат Коннектикут. В его медицинской карте, заполненной сестрой Виккерс, было записано, что ему двадцать восемь лет, он работает на фабрике в Нью-Йорке, разведен, отец троих детей. Все трое умерли.

— Я не могу исповедоваться, поскольку я не католик. К юристу обращаться бесполезно, я не нарушал Уголовного кодекса. Я просто убил своих детей. Одного за другим. Всех до одного.

Доктор Харпер включил магнитофон на запись.

Биллингс лежал на кушетке — напряженный, прямой, как доска. Человек, готовый к неизбежному унижению. Руки сложены на груди, как у мертвеца. Он рассматривал панели белого подвесного потолка, словно там разыгрывались какие-то сцены и картины.

— Вы хотите сказать, что действительно их убили, или…

— Нет. — Раздраженный взмах руки. — Но ответственность на мне. Денни — в шестьдесят седьмом. Ширл — в семьдесят первом. И Энди — в этом году. Вот о чем я хочу вам рассказать.

Доктор Харпер промолчал. Биллингс выглядел осунувшимся и казался старым. Он начал лысеть, кожа была землистого цвета. Глаза выдавали близкое и регулярное «общение» с виски.

— Они убиты, понимаете? Но никто мне не верит. Если меня поймут, все будет хорошо.

— Почему?

— Потому что… — Биллингс замолчал и приподнялся на локтях, осматривая комнату. Его глаза превратились в узкие щелочки. — Что это?

— Где?

— Та дверь.

— Это стенной шкаф, — ответил доктор Харпер. — Там висит мой плащ и стоят галоши.

— Откройте. Я хочу убедиться.

Доктор Харпер молча встал, подошел к дверце и открыл ее. Внутри висел коричневый плащ и болтались несколько пустых вешалок. На полу стояла пара блестящих галош. В одну из них была плотно забита страница «Нью-Йорк тайме». Больше ничего.

— Все нормально? — спросил доктор Харпер.

— Все нормально. — Биллингс повернулся и принял первоначальную позу.

— Вы сказали, — напомнил доктор Харпер, вернувшись в свое кресло, — если удастся доказать, что дети были убиты, все будет хорошо. Как это понимать?

— Меня посадят, — мгновенно ответил Биллингс. — Дадут пожизненное. А в тюрьме все камеры просматриваются. Все камеры.

Он улыбнулся пустоте.

— Как были убиты ваши дети?

— Не пытайтесь меня допрашивать! — Биллингс развернулся и посмотрел на Харпера с нескрываемой злобой. — Я сам все расскажу, не волнуйтесь. Я не из этих ваших слюнявых придурков-наполеонов или ребят, заявляющих: «Я подсел на героин, потому что мама меня не любила». Знаю, вы мне не поверите. И наплевать. Не важно. Я должен все рассказать.

— Хорошо. — Доктор Харпер достал свою курительную трубку.

— Я женился на Рите в шестьдесят пятом. Мне был двадцать один год, ей — восемнадцать. Она ждала ребенка. Денни. — Его губы на мгновение искривила резиновая, пугающая улыбка. — Мне пришлось бросить колледж и устроиться на работу, но я не жалел об этом. Я любил их обоих. Мы были счастливы.

Рита снова забеременела вскоре после рождения Денни, и в декабре шестьдесят шестого появилась Ширл. Летом 1969 года у нас родился Энди, а Денни к тому времени уже не было на свете. Появление Энди было случайностью. Рита так сказала. Сказала, что контрацептив себя не оправдал. Но я в это не верю. Простая случайность, как же. Понимаете, дети привязывают мужчину. Женщины этим пользуются, особенно если мужчина умнее их. Вы согласны?

Харпер неопределенно хмыкнул.

— Ну, не важно. Я все равно его любил. — В этой фразе слышалась чуть ли не мстительность, словно он любил ребенка назло жене.

— Кто убил детей? — спросил Харпер.

— Бука! — выпалил Лестер Биллингс. — Их всех убил Бука. Вышел из чулана и убил. — Он повернулся к доктору и ухмыльнулся: — Вы думаете, я сбрендил, да? У вас это на лице написано. Но мне плевать. Я хочу лишь рассказать вам все и свалить отсюда.

— Слушаю вас, — ответил Харпер.

— Все началось, когда Денни было почти два года, а Ширл только родилась. Он завел привычку реветь, как только Рита уложит его в кроватку. У нас было две спальни, колыбелька Ширл стояла в нашей комнате. Сначала я думал, что Денни плачет из-за того, что ему перестали давать в кроватку бутылку с соской. Но детям нельзя давать спуску, их нельзя баловать. Начнешь с ними церемониться — и все. Подложат тебе свинью — обрюхатят какую-нибудь девку или ширяться начнут. Или станут слюнтяями. Можете себе представить, просыпаетесь вы утром и вдруг понимаете, что ваш ребенок — ваш сын — слюнтяй? Прошло какое-то время, он продолжал плакать, и я решил укладывать его сам. Если он не успокаивался, я давал ему затрещину. Потом Рита сказала, что он постоянно повторяет: «Свет, свет». Я такого не слышал. Вообще дети в таком возрасте только лопочут, кто их поймет. Мать, разве что. Рита хотела повесить ночник, какого-нибудь пластмассового Микки-Мауса или Супермена, который втыкается прямо в розетку. Я ей не разрешил. Если парень не преодолеет страх темноты в детстве, то будет всю жизнь бояться. В общем, он умер на следующий год, летом. В ту ночь я положил его в кроватку, и он тут же завелся. Я разобрал его лепет. «Бука, — говорил мой сын. — Папа, там Бука». Я выключил свет, вышел в нашу комнату и спросил Риту, с чего ей вздумалось учить детей таким словам. У меня руки чесались ей врезать, но я сдержался. Она сказала, что не учила его этому. Я обозвал ее лживой тварью. Поймите, у меня ведь тоже выдалось тяжелое лето. Работы не было, мне пришлось устроиться грузчиком на склад «Кока-колы», домой я приходил смертельно усталый. Ширл по ночам просыпалась и плакала, Рита вставала ее укачивать. Честно скажу, иногда я был готов выкинуть их обеих в окно. Господи, как же эти дети иной раз доводят! Просто убить хочется! Так вот, разбудила она меня в три утра, строго по расписанию. Я сходил в туалет, как лунатик, почти не просыпаясь, потом Рита спросила, посмотрел ли я, как там Денни. Я сказал, чтобы она сама им занялась, завалился спать и уже почти заснул, когда она закричала. Я вскочил и зашел к Денни. Он лежал на спине, мертвый. Белый как мел, кроме тех мест, в которых собралась… сгустилась кровь — затылок, икры, бедра, ж… ягодицы. Глаза у него были открыты. Вот ужас, скажу я вам… Широко раскрытые, стеклянные, как глаза у оленьих голов, что висят у охотников над каминами. Как у убитых косоглазых детей на снимках из Вьетнама. Американский ребенок не должен так выглядеть. Мертвый, на спине, в подгузниках и резиновых трусиках — последние несколько недель он снова начал писать в штаны. Кошмар, я любил этого чертенка.