Повелители сновидений - Лис Арден

— Нам воистину печально слышать ваши слова, друг мой, — совершенно искренне сказал Рожер. — Мы привыкли к вам… и будем тосковать без ваших песен. И хотя я понимаю, что нельзя запереть в клетке вольный ветер и грех подрезать крылья птице, но все же прошу вас — останьтесь, Гильем… Агнес, душа моя…

Рожер обернулся к жене, ища ее поддержки. Она подняла глаза от вышивки.

— Останьтесь… — и улыбнулась.

Гильем поклонился, едва не теряя сознание, но все же сумел вымолвить слова самого почтительного согласия.

Каждое утро, просыпаясь, он проклинал эти слова, каждый вечер, засыпая, благословлял их. Его тоска стала совершенно невыносимой, когда рыцарь Рожер покинул свой замок, призванный кем-то из совершенных, как звали катары своих пастырей, защитить их от незваных гостей с севера. Не спасали ни песни, ни вино.

Быть рядом с нею, знать — вот протяни руку и под пальцами твоими заскользит шелк ее рукава… И почтительно склонять голову в учтивом поклоне. И вежливо улыбаться из-под низко опущенного капюшона. И терпеть нежную, невыносимую боль. Несколько раз трубадур решался уехать — некуртуазно, постыдно трусливо, недостойно… и каждый раз он поворачивал обратно.

Однажды ночью, почти обезумев от тоски, Гильем забылся тяжким, душным сном… и пришел в себя где-то в саду, на склоне горы. Не успев проснуться, он, недоумевая и почти испугавшись, вернулся к себе. В другой раз сон отпустил его в одном из замковых коридоров. Гильем не знал, что и думать: сны его были свободны и от давних кошмаров, и от привычных мирных видений. Он смутно помнил невнятное ощущение полета и клубящуюся перед глазами мглу. Ему казалось, что он словно возвращается куда-то, где никогда в жизни не был, но был еще прежде жизни, прежде рождения…

… Он открыл глаза. Ничего не различая во тьме, вытянул руку, и пальцы уткнулись в тяжелую гладкую ткань. За ней смутно белела постель. Обмирая, он прислушался — ничего… только ровное, спокойное дыхание спящей. Шаг, еще один…

Она лежит на спине, подложив под голову согнутую в локте правую руку. Гильем подходит ближе, садится на край, едва дыша. Он осторожно прикасается кончиками пальцев к рассыпанным по подушке светлым, мягким волосам, тихо гладит их. Спящая Агнес тихо вздыхает во сне, сжатые пальцы левой руки раскрываются, словно тонкие белые цветочные лепестки. Гильем, не отдавая себе отчета в том, что он делает, наклоняется и целует приоткрытые сонные губы.

— Кто ты? — женщина открывает глаза.

— Я люблю тебя… — выдыхает в ответ трубадур.

— Ты? Меня? — она приподнимается, садится на постели. Ни тени испуга в ее голосе…

Господи! Как больно… как сладко… Гильем закрывает глаза, склоняет голову… и губы его выпускают на волю имя, чей вкус они почти позабыли…

— Тибор.

— Да. — она прикасается пальцами к его обезображенной щеке. — Да. Ты все-таки узнал меня… Гильем.

Он, словно незрячий, протягивает руку и пальцы его запутываются в прохладе светлых волос. Ее дыхание согревает его губы.

— Ты простил меня?

— Кто я такой, чтобы прощать тебе? — трубадур страдальчески усмехается. — Никто не вправе винить женщину…

Он опускается на колени и целует ее ноги, узкие босые ступни. Легкая рука гладит его волосы.

— Ты не забыл меня?

— Скорее я забуду себя. Без тебя нет и меня… — трубадур поднимает голову и впервые смотрит в глаза Агнес не поверх серебряных перьев.

— Ты… любишь меня?

— Я люблю тебя.

…Свет полной луны просачивается сквозь неплотно закрытые ставни и оставляет на коже Агнес влажные, светящиеся полосы. Гильему кажется, что сердце его, подобно полночной кувшинке, покачивается на волнах ее дыхания. Он целует ее сомкнутые веки, успокаивая бьющийся под ними взгляд. Целует губы, открывающиеся ему доверием и нежностью. В ее прикосновениях нет того, чего он боялся — вкуса молока… снисходительности материнства… Она принимает его объятия, ища в них наслаждения и защиты.

Пальцы Агнес осторожно, чуть подрагивая, разглаживают брови трубадура; она что-то шепчет ему на ухо, разглаживая невнятицу кончиком языка, заставляя Гильема вздрагивать и улыбаться. Словно рой светлячков, их окружают теплые, живые слова, укутанные в тихий счастливый смех.

Сердце трубадура поднимается вверх и вниз, повинуясь дыханию, постепенно становящемуся частым и неровным. Он чувствует, как плечи его расправляются, будто за ними раскрываются огромные крылья… и словно поток солнечного, живого огня вливается в его грудь. Неожиданность и сила ощущения заставляют Гильема открыть глаза.

Та, что лежит с ним… это не Агнес. И не Тибор. Бессильно распластанная женщина, длинные темно-зеленые волосы змеятся по кровати. Она еле слышно стонет… Гильем в ужасе отшатывается, понимая, что злейший кошмар настиг его наяву.

Внезапно в комнате появляется еще кто-то. Подобный им двоим.

— Кроа… очнись… — пришедшая приподнимает голову полумертвому суккубу. — Вот, возьми… — и она целует холодные губы, вдыхая в сестру подобие человеческой жизни.

Та, которую назвали странным, нечеловеческим именем вздрагивает, пальцы ее впиваются в простыни, раздирая их в клочья… Гильем наблюдает происходящее с безучастием — он не верит и не понимает. Пришелица, не оборачиваясь, протягивает ему руку.

— Держись, брат…

Бледно-лиловая шелковистая трава неожиданно тепла на ощупь. Гильем тихо поглаживает короткие травяные стебли, пытаясь справиться хоть с какими-то деталями сновидения, внезапно обернувшегося реальностью. Он видит рядом с собою ту, что назвалась его сестрой — прежде трубадур знал ее как Аэлис, хозяйку Омела. Она, оставив его ненадолго в каком-то странном саду, возвращается — и не одна. Рядом с нею идет статный черноволосый господин. Они садятся рядом с молчащим трубадуром на траву.

— Вот он, Господин.

— Вижу… — черноволосый пристально рассматривает Гильема — вернее того, кем сделало его сновидение. И начинает свой рассказ так, словно прервал его только минуту назад.

— Твой отец, Кон-Аннон, погиб, спасая двух неопытных инкубов, угодивших в спасительный огонь молитвы. Сама по себе задача не из сложных, но никто не ожидал, что настоятельницей монастыря окажется святая… — тут черноволосый поморщился — действительно святая особа. Силы их были примерно равны, так что исход схватки оказался фатальным для обоих. К этому времени Слуа была достаточно взрослой, чтобы принять правление… а о тебе никто не знал. Кон-Аннон спрятал тебя ото всех.

— Кто я? — Гильем поднял голову, прерывая рассказ.

— Ты? — собеседник приподнял угольно-черную бровь. — Неужели еще не понял? Ты уже принимал истинное обличие, ведь так? Поразительно, с какой неохотой разум смиряется с очевидным… — он вздохнул и терпеливо начал объяснять.