Полярная трагедия - Григорий Свирский

Сказать ей, что государство узурпировало право жечь тайгу, травить все живое, "загонять за решеты" кого вздумается?.. Что писатели живут с кляпом во рту?.. Что у меня дома целый шкаф запрещенных цензурой статей и книг?

Я молчал...

И она, смутившись, а может быть стыдясь за меня, сказала торопливо, чтобы я поспешил в рубку. Скоро порог!

В рубке было тихо. Вода текла лениво. По-прежнему ничто не предвещало опасности.

-- Здесь вчера танкер днище пробил, -- сказал вдруг рулевой; Владимир Питиримович, стоявший рядом с ним, поморщился: такое -- под руку...

Мы входили в Казачинский порог.

Енисей все еще розовел. Слепил яркими, как от вольтовой дуги, вспышками. Рулевой протянул Владимиру Питиримовичу темные очки. Тот отвел рукой. "Нахимовский" козырек натянул пониже на глаза. И все дела.

Мы обошли длинную, жмущуюся к берегу очередь самоходок, танкеров, буксиров. Лишь пассажирским -- зеленая улица... На буксирах сушились кальсоны, рубахи, платья -- "флаги развешивания", заметил Владимир Питиримович снисходительно. Он включил радиотелефон, вызвал туер "Енисей".

"Туер" -- оказалось, подъемник; единственный в своем роде корабль, который опускается в порог на якорной цепи, а затем подтягивается вверх, против течения. Как паук на своей нити... И корабль за собой тащит.

-- Туер "Енисей"... Вы слышите меня?

Туер "Енисей" молчит.

-- Туер "Енисей"! Туер "Енисей"!..

Владимир Питиримович начал нервничать, хотя со стороны это было почти незаметно. Пожалуй, лишь движения стали порывистее, да однажды оглянулся на дверь: не вызвать ли капитана?

-- Туер "Енисей"! Туер "Енисей"!..

Мы прошли уже всю очередь самоходок с "флагами развешивания" на борту.

От головной баржи с тесом потянуло сырой смолистой лиственницей.

Владимир Питиримович бросил трубку радиотелефона на рычаги и схватил большую трубу из красной меди. Закричал в сторону берега:

-- Блок ноль два звонка! Передайте Казачинский порог нашем подходе!.. Передайте Казачинский порог... бога душу мать!.. нашем... Слышите иль нет?!

Поставил трубу на полочку, покосился в мою сторону:

-- Не то что речника, святого апостола из себя выведут!.. Извините!.. -- И тут он закричал в микрофон, закрепленный у штурвала: -- Боцмана на бак! Задраить иллюминаторы!

Вода закипает. Чуть что -- плесканет в иллюминаторы, откачивай тогда...

Сиплый голос боцмана, как из преисподней:

-- Иллюминаторы закрыты!

-- А на камбузе?..

-- На камбузе сами зна...

Владимир Питиримович оборвал боцмана на полуслове:

-- П-проверить!..

Берега зазеленели буйно. Будто сразу после тундры. -- Закарпатье в цвету. Наверное, лед здесь не тащил по берегам каменную "каргу", не срезал нависших над водой кустов, ярко-зеленых, сверкающе-белых, розовых.

Буй, на коротком якоре, захлебывался, выныривал. Вода пенилась, смыкалась над ним. Предупреждающе...

Прошли ныряющий буй, и тут только заверещал радиотелефон. Послышалось хриплое:

-- Туер "Енисей" не работает. На профилактике!..

Лоб Владимира Питиримовича стал мокрым. Рулевой присвистнул удивленно:

-- Неужто до полудня рассол хлещут?.. Покрова, вроде, прошли...

Радиотелефон верещал:

-- Подходите к "Красноярскому рабочему"!

Владимир Питиримович схватился за трубку:

-- Где он? Его не видно!

-- ...Он наверху. Спускается в порог.

Наконец, показался за отмелью-поворотом "Красноярский рабочий", старый-престарый буксир с закоптелыми боками, о котором Владимир Питиримович, тем не менее, отозвался почтительно: "Старый конь борозды не портит..."

Радиотелефон потребовал, чтобы мы подошли к борту "Красноярского рабочего":

-- У нас лебедка в центре!..

-- Ч-черт! Крутится-то!.. -- вырвалось у Владимира Питиримовича, увидевшего, что могучий, самый сильный на Енисее буксир ведет себя, как норовистый скакун. -- Не дай Бог, пропорется, как танкер! Боком несет!.. -Оборвал самого себя властно: -- Боцман, на корме "Красноярского рабочего" нет мягкого кранца. Поставьте на нос матроса, чтоб передавал расстояния до кормы буксира!

Командовал он спокойно, знал свое дело.

Первым проревел электроход, густо, солидно. Буксир прогудел в ответ, как головой кивнул. Мол, извините, занят.

Свободные от вахты матросы сгрудились на носу электрохода, подняли сцепленные точно в рукопожатье руки: "А где Петро? -- кричат. -- Где Жухарь?.. К нему мать приехала!" -- "...Сашка женился!"... -- "Ну?!!"

А откуда-то из иллюминатора крик не крик -- рев не рев: "Киньте спиртяги. Пароход сухой -- мочи нет!.. Скинемся на браслетку!.. Отдаю за полбанки!.."

На буксире засмеялись. Вахтенный электрохода кинулся в третий класс: унимать.

Женщины на "Красноярском рабочем", в черных, закатанных до колен сатиновых штанах, стояли, руки в боки, поглядывая на белую громаду электрохода. Спокойненько стояли. С достоинством. На пьяный рев даже не оглянулись.

Казачинский порог нервных не любит...

Ребята на буксире работали без рубах, споро. Лишь боцман у лебедки -- в белой форменной фуражке. Сейчас он всему голова.

-- Выбирай трос! -- прокричал Владимир Питиримович в медную трубу. -Добро! Майнай!

Задымил черно, густо "Красноярский рабочий", потащил нас вверх по каменистому корыту фарватера, которое сузилось так, что невольно думалось: продраться бы, не ободрав бока.

Скрежетал о закоптелые дуги буксира стальной канат. Вода -- все стремительней. Темные топляки навстречу, как снаряды. Вот и самое опасное место, "слив", как говорят речники. Оборвись тут канат -- развернет, бросит на камни.

На корме буксира лежал, на виду у всех, старый зазубренный топор. Если что -- рубить трос. "В момент натяжения, -- сказал Владимир Питиримович, -достаточно одного удара..."

Буксир чадил черным костром. Едва выволакивал нас навстречу безумной сверкающей лавине... Не осилил... Погрохотав лебедкой, размотал, "стравил" трос, захлюпавший о воду; забрался сам, налегке, и лишь потом подтянул лебедкой электроход.

Второй "слив" был еще круче, берега, казалось, вот-вот сомкнутся; вода рвалась тугим зеленым жгутом, еще чуть и -- ринулась бы водопадом, пенясь, разбивая пароходы в щепы... Позже узнал: здесь, бывает, часами бьются суда, не могут подняться. Не хватает сил.

Без буксиров идут вверх только "Метеоры" на подводных крыльях. Владимир Питиримович сообщил об этом, как о личном оскорблении.

-- Мы бы тоже могли. Ага?..

Нашу корму вдруг повело к камням. Владимир Питиримович крутанул штурвал изо всех сил, яростно, -- штурвал завертелся, как буксирующее колесо. Заскрежетал о дуги буксирный канат, его повело в сторону. Я взглянул в том направлении и увидел краем глаза, внизу, на пассажирской палубе, Нину. Зябко обхватив кистями рук локти, вздрагивая от каждого звука, она глядела наверх, на мужа, своими выпуклыми, как у галчонка, глазами, округленными страхом и нежностью. Губы ее шевелились беззвучно...

Наконец выбрались из опасной каменной узины. Когда "Красноярский рабочий", застопорив, забрал свой трос, она тут же ушла. Владимир Питиримович так и не заметил ее -- не до того было, отряхнулся, словно что-то мешало ему. Переступил с ноги на ногу. Просиял.

А буксир, разворачиваясь, включил резко, оглушающе, на всю тайгу, победный марш. Знай наших!..

А тайга горела. Все сильнее пахло гарью, дым становился плотнее. Пассажиры спорили, где горит, жаловались на то, что плохо тушат...

Владимир Питиримович произнес, ни к кому не обращаясь:

-- Орда пожгла -- ушла, Ермак подпалил -- прошел, мы жжем...

Нас настигал "Метеор". Он ревел все сильнее, приподнявшись на передних лапах и сияя стеклами.

-- Похож на жабу, -- сказал Владимир Питиримович и потянулся к медной трубе, видно, хотел что-то бросить язвительное капитану "Метеора" да передумал. Повернулся к "Метеору" спиной.

Начались отроги Саян. Серыми скалистыми обрывами нависли над Енисеем. Деревья -- к небу свечами. Белыми, серыми, зелеными, -- тут и береза, и горная сосна, и лиственница. Нет, это куда мощнее лесистых Карпат! И вырубок в горах нет. Разве что покатится сверху ствол, срежет лес до воды. Но залысины редки.

Снизу, из пассажирских салонов, донесся хохот, звуки гитары. Танцы. Первые за четверо суток. Демобилизованные солдаты бухали сапогами...

Владимир Питиримович поглядел вниз, улыбнулся мне. А я ему... Какое счастье, что у меня хватило выдержки не вбежать тогда на мостик с перекошенным лицом: "Знаете, меня проиграли в карты!" Не было бы и этой сердечности, и этой откровенности. Ехал бы чужим...

Владимир Питиримович усталым жестом сдвинул форменную фуражку на затылок, произнес будничным тоном:

-- Все! Казачинский порог прошли. -- И, почудилось, подмигнул мне: -Казаки нам более не помеха...

Тут и сгустился туман. Почти под самым Красноярском.

Владимир Питиримович сменился. На вахту встал капитан, грузный, старый, багроволицый.

Склонился над локатором, горбясь и широко расставив ноги в коротких бурках. Как в качку.