После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя

Фрейя печально улыбнулась.

— Думаю, в этом и урок. Это сложнее, чем кажется. Эвридика устала после времени, проведённого в преисподней, и отставала от него. Орфею сложно было поверить, что она последует за ним до конца. Его любви оказалось недостаточно, чтобы перебороть его страх. Так что в самом конце пути Орфей запнулся и обернулся, тем самым навеки обрекая Эвридику на преисподнюю.

— Потом он остаток своей жизни играл на лире… — она показала на россыпь звёзд, которая мне вовсе не казалась похожей на арфу. — Бродил без цели, отказываясь жениться на другой.

Я помню, как крепко обнимал её, глядя ей в глаза, когда она закусила губу и сказала:

— Извини. Я забыла, какая это печальная история. Просто помню, что меня это тронуло.

Затем я развернул её в своих объятиях и прижал к себе.

— Я обещаю, что буду смотреть вперёд, Фрейя.

Она улыбнулась и сказала:

— Я знаю, что так и будет, — а потом скрепила моё обещание и её веру долгим, глубоким поцелуем.

Моя грудь ноет, когда я останавливаюсь на парковке рядом с нашей старой и потрепанной Хондой Сивик. Я бросаю сумку на капот и выдёргиваю цепочку, на которой висит металлическая подвеска с отпечатанным текстом — тёплая от моей кожи, спрятанная под моей рубашкой. Мой подарок от Фрейи в первую брачную ночь.

Эйдену

Спасибо за это «долго и счастливо», превосходящее мои самые смелые мечты.

С любовью, Фрейя.

От «долго и счастливо» к такому. Боже, как это произошло?

Резкие, тугие уколы боли пронзают мою грудь. Я сделал ровно то, чего обещал не делать. Как и Орфей, я оглянулся. Я оглянулся на ад, который познал в детстве, и почувствовал, как пламя поднимается выше, как страх хватает меня за обе руки. И я затащил Фрейю с собой.

Но это не какая-то древняя история, не какой-то обречённый мрачный миф. Том правильно сказал… это необязательно должно закончиться трагедией. Мы выбираем свои финалы, и я выбрал свой.

Я выбрал Фрейю.

Я хватаю сумку, сажусь в машину и завожу двигатель. Я еду домой. И я не оборачиваюсь.

Больше нет.

Глава 9. Фрейя

Плейлист: Imogen Heap — Hide and Seek

— Фрейя? — Кэсси, наш администратор регистратуры, заглядывает в комнату отдыха.

Я поднимаю взгляд от своей чашки чая.

— Да?

Она улыбается, сверкнув брекетами.

— Там к тебе кое-кто пришёл.

— Что? Ты же сказала, что мой последний пациент…

— Отменил приём. Да. Это не пациент. Почему ты до сих пор здесь, кстати?

Я смотрю в кружку.

— Ник меня подвозит.

Кэсси непонимающе смотрит на меня, но не спрашивает, почему я не позвонила Эйдену.

Я рада, что она не спрашивает. Потому что я бы не знала, что ей сказать. Я бы никогда не сказала, что боюсь попросить мужа забрать меня вместо того, чтобы ждать своего коллегу Ника. Я бы никогда не призналась, что боюсь, вдруг Эйден опоздает или скажет, что не может приехать. Любое проявление небрежности окажется последней каплей для меня, когда я и без того такая чувствительная после приёма у психолога, после рыдания в душе, а потом выхода на тихую кухню и обнаружения записки, нацарапанной его аккуратным почерком и сообщавшей, что он пошёл на пробежку.

Пробежку, которая продлилась так долго, что он вернулся лишь через несколько часов, когда я легла в постель. Я ощутила, как прогнулся матрас, и мои предательские лёгкие вдохнули его чистый запах океанской воды. Буквально на мгновение моя ладонь скользнула по кровати к теплу, исходившему от его тела, от широкой спины под мягкой белой футболкой. А потом я вспомнила. Как сильно он меня ранил. Как долго я чувствовала одиночество. Я отдёрнула руку и повернулась лицом к стене.

Мне потребовались часы, чтобы заснуть.

Моя голова пребывает в раздрае. Моё сердце болит. Такое чувство, будто хватит одного неверного действия от Эйдена или меня, и я рухну. Вот почему я прячусь в комнате отдыха и жду, когда Ник закончит со своим пациентом.

— Кто это? — спрашиваю я.

Кэсси улыбается.

— Сама посмотри.

Я щурюсь.

— Какой ты хороший администратор.

— Я администратор, а не вышибала, — говорит она, подмигивая.

Вздыхая, я встаю и иду за ней в лобби, затем спотыкаюсь.

— Эйден?

Он робко улыбается.

— Привет.

— Надо срочно проверить факс! — восклицает Кэсси. — Не обращайте на меня внимание.

Я смотрю на свои теннисные туфли и поднимаю взгляд, когда Кэсси ускользает в подсобку. Эйден суёт руки в карманы и склоняет голову набок.

— Старший физиотерапевт. Тебе идёт.

Моё сердце совершает кульбит. Значит, он видел мою зарплатную квитанцию; он знает, что я получила повышение. Я ненавижу себя за то, как жадно впитываю эту крошку, легчайший намёк на заботливое внимание.

— Медкостюм тот же, — ровно говорю я. — Но спасибо.

Он мгновение колеблется, затем делает шаг ближе и вскользь задевает костяшки моих пальцев своими.

Я закрываю глаза.

«Будь сильной, Фрейя. Не смей поддаваться. Один знающий комплимент. Его рука дотрагивается до твоей. Прикосновение пальцев — это не нечто романтическое, чувственное, соблазнительное или эмоциональное».

Ну, а вы попробуйте почитать «Доводы рассудка» после десяти недель целибата и сказать такое же про себя. Триста страниц тоски и многозначительных пауз, дней в обществе друг друга, таких уязвимых и раненых, и ни один из них не желает посмотреть в глаза тому, что они значат друг для друга, и уж тем более признаться в этом себе.

Я тону в нужде и одиночестве. Я не могу ничего поделать с тем, что тёплые шершавые пальцы Эйдена, переплетающиеся с моими, пробуждают жар под моей кожей. Так что я отвожу руку.

Но Эйден — это Эйден, а это означает, что у него стальные яйца. Он проводит ладонью вверх по моей руке и притягивает к своей груди, в объятия.

— Я горжусь тобой. Я тебе не сказал. А должен был. Прости меня.

Я обвиваю руками его крепкую талию прежде, чем успеваю себя остановить. Объятия нужны мне как воздух. Я переполнена нерастраченной любовью и лаской, которые месяцами не выливались в мою интимную жизнь, и сейчас сдерживаю слёзы, потому что это ощущается опасно приятным. Нетвёрдо вздохнув, пока Эйден прижимает меня к себе, я впитываю его присутствие, тёплый и чистый, мягкий аромат одеколона с запахом океанской волны и мятной конфетки за его щекой. Я утыкаюсь лицом в его воротник.

— Спасибо, — шепчу я.

Крепко сжав мою шею сзади, он целует меня в волосы, затем делает шаг назад.

— Что за повод? — спрашиваю я, смаргивая слёзы и надеясь, что они не так очевидны. — Что ты делаешь здесь?

— Я пришёл спросить, не хочешь ли ты… — он прочищает горло. — В смысле, когда закончишь. Со своими пациентами. Я пришёл спросить, не хочешь ты поесть мороженого… в смысле сходить на свидание со мной… и поесть мороженого.

Моё нутро совершает кульбит.

— Мороженого? — наше первое свидание было в кафе-мороженом возле кампуса.

— Ага, — он почёсывает шею сзади. — И я подумал, что потом мы могли бы заказать пиццу, когда вернёмся.

— Почему?

Он смотрит на меня, не моргая.

— Ты знаешь, почему.

— Мне нужны слова, — шепчу я.

— Потому что я скучаю по тебе. Потому что я знаю, что десерт на ужин делает тебя счастливой, и… — его голос срывается. Он смотрит на свою обувь. — И я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Фрейя.

Моё сердце трепещет в груди, когда его слова откладываются в сознании, когда я пытаюсь бороться с тем, какой слабой я себя чувствую, с какой готовностью я хочу броситься на него и верить, что это означает, что мы вновь на верном пути, и всё будет хорошо.

Но потом я вспоминаю столько вечеров с задержками. Тихих ужинов. Кратких ответов. Одиночество, пустившее корни, пронизывающую до костей ноющую боль, плавно превратившуюся в гипотермическое онемение.

«Он старается. Дай ему шанс».