Два уха и хвост - Фредерик Дар

Второй мотоциклист рывком выдернул сумку.

— Go! — выкрикнул он по адресу (почтовому) своего спутника.

Мотоцикл взревел, как дюжина фавнов, хвост (ну, ты понял) которых попал в камнедробилку.

Водитель хотел съехать с тротуара на проезжую часть, но пуля пробила шлем и размозжила ему затылок. Он умер еще до того, как его обезумевший снаряд завалился набок и начал брыкаться, словно стальное чудовище в жуткой агонии.

Возле болида в конвульсиях остановился автомобиль. Из него выпрыгнул смуглый тип. Под рукой рыскал дулом автомат, поставленный на стрельбу одиночными. Он приблизился к заднему наезднику, тому, который держал сумку и только что вывернулся из-под копыт взбесившегося мустанга.

Он нацелился на него в упор.

— Влезай! — повелел он.

Человек, оглушенный падением, больше догадался, чем расслышал приказ. Он занял место на переднем сидении Рено. Стевена сел на заднее…

Борис, прикрывавший соратника через дверцу, перевел пистолет на мотоциклиста.

— Обе руки на приборную панель. Если хотя бы один из десяти пальцев перестанет ее касаться, я разнесу тебе голову!

Тот повиновался. Он демонстрировал бесконечное смирение. Думая, что имеет дело с полицией, он был удивлен диким стартом автомобиля. Стевена сменил коллегу, уткнув дуло своего автомата в затылок похитителя сумки.

Рено рванулся по авеню Виктора Гюго. Сзади вовсю свистало. Борис заметил в обзорном зеркальце, что за ними следует тачка, та, которую занимали молодые инспекторы. Он выжал газ на полную, нырнул в боковой переулок с односторонним движением, избежал в последний момент столкновения с подвернувшейся машиной, сбил не моргнув глазом старую глухую даму, которая не услышала своей смерти, и помчался наудачу, действуя по вдохновению.

Через пару минут он уже не видел преследующего автомобиля.

Глава XXII

ВОПРОС ПРОФЕССИОНАЛИЗМА

Не знаю почему, но что-то упорно не дает мне покоя за то, что не отправился сопровождать Папашу.

Что-то или кто-то, поди узнай…

В соседней комнате трое америкосов пребывают в диком восторге. Готов поставить тур на карусели против оборота, скажем, вокруг пальца, что они больше не думают о чемоданчике, обалдуи. Приятельница Старца выслала к нам элитную группу, судя по тому, что я могу видеть и слышать. Три бенгальских факела! От них ширинки рвутся.

Уоки-токи зачинает стрекотать.

Спешно втыкаю палец в кнопку и объявляю, что слушаю.

Раздается печальный голос Пинюша:

— Антуан?

— Да, что там?

— Полное дерьмо, мой бедный главный.

Крайне редко Развалина использует вульгарную лексику. Это вежливый господин с отточенным стилем, которому претит черпать из разливанного моря грубых слов.

Меня начинает поташнивать. Я должен был сам отправляться в банк, дубина стоеросовая! Какая глупая была идея послать Ахилла, который хорош исключительно для дирижирования, но ни в коем случае не для исполнения.

— Давай, — вздыхаю, — вываливай.

— Досадное стечение обстоятельств, усугубленное затруднениями дорожного движения…

— О, черт, избавь меня от своей вступительной речи, Цезарь. Вкратце! Я тебя умоляю: самое главное!

Он пересказывает мне то, что ты мог прочесть от третьего лица (форма изложения совершенно исключительная у меня) в предыдущей главе.

— Они были разделены на две группы: одна на мотоцикле, другая в автомобиле…

— Кто завалил мотоциклиста?

— Один тип из автомобиля.

— А ты находишь нормальным, когда пришивают сообщников в ходе операции? Обычно, сведение счетов начинается именно в момент подведения итогов.

— Ну, с одной стороны…

— Лефанже и Люретт?

— Они в погоне за парнями…

Мне остается лишь надеяться.

— Что нам делать? — спрашивает Пин.

— Сходите в кино, вроде как вышел новый фильм с Бельмондо, в котором полиция торжествует.

Я отключаю связь.

Матиас покидает свой секретарский стол и снимает с вешалки плащ, подбитый искусственным мехом, имитирующим норку до того правдоподобно, что ты легко его примешь за настоящего кролика.

— Вернусь скоро, — объявляет Рыжий.

— Куда ж ты, сынок?

— Ну так в морг. Ведь туда отвезут труп мотоциклиста. Если у нас больше нет живых для допроса, попытаемся, по крайней мере, заставить говорить мертвых!

Спустя полчаса, трое америкосов, сопровождаемые тремя фривольницами, выходят из кабинета, порядком потрепанные любовными игрищами и в сильном расслаблении.

— Hello, baby, мы идем принять drink с дамами, присоединитесь к нам?

— Нет, ни в коем случае, мне еще нужно перебрать десять кило чечевицы к ужину.

— Мы в отеле Стойло, — предупреждает меня раскитаизированный китаец, — будут какие новости, дайте знать.

— Можете на меня положиться!

И вот, наконец, я один. Все вокруг идет наперекосяк. Но, в конце концов, у меня есть мозги. Любой другой на моем месте растерялся бы и запаниковал. Я же сохраняю спокойствие. Я умею управлять событиями, и когда они пытаются обгадить меня с головы до ног, раскрываю свой противодерьмовый зонтик. Рассказывал ли я, как звонили однажды спросить, не хотелось бы мне войти в состав Гонкуровских лауреатов? Естественно, я сачканул в кусты, как выражается Грузный. Ты соглашаешься в минуту слабости, чтобы никого не обидеть, и вот уже проводишь жизнь на телефоне, обещая премию всем тем, кто что-нибудь написал или издал. Частенько я читаю, как газеты и журналы злословят по поводу моих отказавшихся коллег. Они не садятся на место. Они не желают принимать на себя обязательства. Приведу пример с мадам Эдмонд, которую пытались выбрать. Ее умоляли стать лауреатом. Она ни в какую. После чего, вынужденным образом, пришлось вручать премию Гастону за знаменитый многотомный роман под названием Провансаль. Дело там происходит в цивилизованном обществе, отшлифованном до блеска (не наждачным камнем), отшлифованном в смысле хороших манер.

Несмотря на постоянно возрастающую разболтанность, старая гвардия остается безукоризненной. В доказательство приведу пример прочно укоренившегося образа. У меня есть друг актер, которого я, правда, давненько не видел. Его зовут Мюссон. Высокий человек с чопорным видом. Он занят, что называется, на маленьких ролях, но работает, как одержимый; ты встретишь его в каждом фильме. Тебе не обязательно известно имя, но ты знаешь его самого, вся Франция его знает. И кого он играет? Я назову тебе роли: метрдотель, гробовщик, академик или министр, очень редко кто другой, и это доказывает, насколько перечисленные профессии родственны, совместимы, почти взаимозаменяемы. Кто привел их к общему знаменателю? Мюссон! Высокий тип со строгой внешностью, церемонный (но утонченно церемонный), с таким лицом, словно верит исключительно в благопристойность. Мюссон! Пользуясь случаем, передаю ему привет; я никогда не забываю добрых знакомых. Смотри хорошенько титры в конце; большинство зрителей встают с места, когда те появляются на экране. Они совершают ошибку; фильм на самом деле заканчивается не раньше, чем экран становится белым. Читай все, ты непременно найдешь Мюссона. Министр Внутренних дел (в крайнем случае, префект полиции): Мюссон! Метрдотель: Мюссон. Академик: Мюссон… Звезды бледнеют, Мюссон живет. В сущности, в этом и есть настоящая звездность, в постоянстве. Камердинер, академик, то есть, класс! Я хочу создать клуб Мюссона. Полосатая жилетка или зеленый мундир; гробовщик или разоруженный министр, попробуй найти различия… Давай, валяй, я подожду тебя здесь. Приятной апатии, господа.

Ну что ж, ладно, выбираюсь из этого умственного заноса, чтобы звякнуть профессору Лопушляпу. Я еще не проронил по его поводу ни слова. Это главный сюрприз. Как хорошему писателю детективов, мне следовало бы приберечь его на самый конец. Однако я не являюсь хорошим детективным романистом. Для часовщика у меня чересчур толстые пальцы. Даже перед мотором тачки я теряюсь. Смотрю на него с недоверием. В машине мне известны только ее дырки, как и в дамах. Та, через которую заправляют бензином, и та, в которой проверяют уровень масла; конец перечисления.

Но вопрос не в этом. Я жертвую изрядной долей неожиданности сейчас в разгар действия. Ничего не поделаешь, если я должен закончить этот book в моих сапогах-самолетах. Постараюсь изыскать взамен другой пируэт. Какой-нибудь кремовый торт прямо в изумленную физиономию читателя.

Профессор Лопушляп, выдающийся химик, кафедра в Коллеж де Франс, живой ум, разносторонний гений. Он интересуется всем: наукой, футболом, мной. Накропал обо мне фимиамную статейку для Меркюр де Франс несколько лет назад. Словом, оценил мою прозу. Я тогда поблагодарил его, хотя и не в моем стиле почесывать тех, кто меня хвалит. Сие ставит в неудобное положение всех. Благодарить за добрую статью, значит подхалимничать в расчете на будущее. На свете полно светлых умов, неровно дышащих ко мне, которые говорят об этом прилюдно, пишут. Большое спасибо всем, вы меня до глубины растрогали; но помилуйте, писать вам значило бы, что я на то претендую, это вообще похоже чуть ли не на злокозненные интриги. Я не часто кого благодарил в моей писательской карьере. Один раз, помню, г-на Жан-Жака Готье, который накатал обо мне дивное эссе. Я послал ему благодарственное письмо, но лишь потому, что его эссе спасло мне жизнь. Я собирался тогда застрелиться, и вдруг, ни с того ни с сего, проблеск профессиональной радости посреди болота, в котором я увяз. Пустяк, случайность, мимолетность. Сводим счеты с жизнью в порыве мгновения, спасаемся мелькнувшей надеждой. Наше существование капризно.