Когда приходят ангелы - Андрей Дмитраков

— А, испугался?

— Не то, чтобы очень, просто не хочется рыться в чужих вещах, да и со злыми духами я не в ладах…

— Да ладно, я пошутила, я сама бы не пошла. С утра на Машук рванем по-дикому. У тебя обувь прочная, на рефленой подошве есть?

— Разумеется. Что значит «по-дикому»?

— Не по дороге. А прямо в гору. Завтра в 7:00 стартуем. Готов?

— «Усигда готов»!

На рассвете мы отправились покорять километровый Машук, что высится зеленым бугром над городом Пятигорском. Снизу посмотришь, вроде бы совсем не гора, а крупный пригорок. Но это лишь иллюзия. И исчезает она, когда начинаешь восходить. Однако подъём оказался не таким страшным, как мне казалось. Шли тропами, протоптанными такими же, как и мы, влюбленными сумасшедшими. Местами на особо крутых отрезках приходилось буквально подтягиваться, цепляясь за деревья одной рукой, а другой придерживать Алису. Чем выше поднимались, тем живописней открывался вид на лежащий у подножья город. И вот наконец мы взобрались на покатую лысину Машука. Я пришел в восторг от созерцания необъятных далей, разноцветных квадратов полей, крошечных кубиков многоэтажек, поблескивавших где-то внизу. Низкие кудряшки облаков проплывали прямо над головой, солнце, зацепившееся за одну из вершин Бештау, ласково улыбалось нам. Теперь мне был понятен смысл выражения «видеть как на ладони». Складывалось ощущение, что мы уже не на земле, а высоко в небе. Я был вне себя от радости и завидовал тогда лишь птицам. Как жаль, что нельзя было разбежаться, оттолкнуться и полететь на крыльях над этим городом, над полями, садами, туда, за далекий горизонт. Мы позагорали еще пару часов. Не спеша спустились вниз по кольцевой асфальтированной дороге. Зашли на знаменитый «Провал» — уникальное творение природы, появившееся в результате землетрясения в середине восемнадцатого века, когда «провалился» свод карстовой пещеры с небольшим минеральным озером. Вода горячего серного источника, питающего озеро, выходит из-под площадки перед Провалом и стекает бурным ручьем к реке «Подкумок». Искупались в «бесстыжих ваннах». Уставшие, но счастливые едва успели на электричку и вернулись домой, а утром следующего дня умер дядя Вася.

Сквозь пелену тревожного сна я услышал, как внизу кричит бабушка.

— Андрей, Вася умер…

Я вскочил с кровати, взял зубную щетку, соскользнул по лестнице и, не обращая на бабушку внимания, вошел в его комнату. Я еще окончательно не проснулся и не понимал пока, что дом наш посетила смерть. Я посмотрел на бездыханное тело, лежащее в нелепой позе, и, как ни в чем не бывало, пошел умываться. По привычке трижды ополоснул лицо холодной водой, как обычно, выдавил немного пасты из тюбика, принялся энергично чистить зубы, и тут до меня наконец дошло.

Глядя на себя в зеркало, замерев с зубной щеткой в зубах, я с ужасом осознал: «Умер Вася»…

Приехала «Скорая помощь». Медики у нас долго не задержались. Осмотрели, удостоверились, что нет признаков насилия, законспектировали факт смерти, и, узнав диагноз его продолжительной болезни, уехали. Пришла мать Алисы, и бабушка спросила у меня, может ли она рассчитывать на мою помощь. Я, понимая, что помочь больше некому, одобрительно кивнул своим хмурым черепом.

Стояла жаркая погода. Посередине комнаты, в которой уже чувствовался тлетворный запах, мы разложили стол.

— Нужно положить его на стол, раздеть, обмыть и одеть в костюм, — предложила Галина.

— Ты, Андрей, держи за ноги, мы с Галей — за руки, и перенесем, — сказала бабушка.

— Ну, с Богом, — говорю.

Покойный, казалось, еще больше похудел за последние дни, а как только душа оставила его изнеможенное тело, так он совсем превратился в скелет. Из широко открытого рта хаотично петляя, один за другим выбегали муравьи. Накануне Василий ел абрикос, не успел его дожевать, и насекомые почуяли сладкое. То, что для бедного дяди Васи стало последним завтраком, для них оказалось внезапно открывшейся перспективой полакомиться. Я начал расстегивать пуговицы на рубашке. На миг мне почудилось, будто он очень сильно пьян или потерял сознание, но никак не мертв. Потом я вышел из комнаты, и женщины омыли его. Я поражался своему хладнокровию. Одели в костюм, и я подвязал ему челюсть марлевой повязкой, чтобы закрылся рот. Гроб купить мы не смогли, так как в магазине ритуальных услуг был выходной день. Складывалось впечатление, что умирать по выходным у них не принято. Раздосадованная бабушка начала было возмущаться матом, но я предложил ей поберечь нервы для предстоящих мероприятий. Так и пролежало тело в костюме на столе двое суток, окутывая дом паутиной потустороннего, мистического ужаса. По вечерам к бабушке приходили соседки, подруги, моя любимая сестра приехала из Кисловодска. В прошлом — парашютистка, теперь — горнолыжница. Трагизм и суровая реалистичность впечатлений, накопленных моей впечатлительной душой за день, не давали уснуть по ночам. Дневное хладнокровие ночью превращалось в бессонницу. А ночевал я у соседей. Спустя несколько дней состоялись похороны. Гроб привезли перед самым нашим отбытием на кладбище. Мы выносили тело на улицу на покрывале, и Шагина стошнило. Главными блюдами на поминальном столе в той местности были лапша и борщ. Похоронили Василия между Кисловодском и Ессентуками в живописном месте в горах.

На кладбище мне вдруг сделалось дурно, видимо от усталости, недосыпания и нервного истощения. Закололо слева в груди. Мы с Алисой отошли от столпившихся у гроба провожающих и спрятались во ржи. Алиса присела и сказала ласково: «Приляг, милый». Я опрокинул свою голову ей чуть выше колен и долго смотрел в голубое небо, слушая, как нежный ветер шелестит в колосьях, заглушая обрывки доносящихся от свежевырытой могилы слов прощания и бабушкиных рыданий. Алиса гладила меня по голове и говорила, что все будет хорошо, все пройдет. Я тогда подумал, что женюсь на ней.

А потом я уехал. Мать Алисы уговаривала меня остаться, не спешить с отъездом, что еще немного, а там глядишь и… Но меня ждала любимая работа, друзья, неожиданно сильно потянуло домой. Я слышал зов родной земли во сне. Снились белоствольные, стройные березки, манящие меня своими зелеными веточками, золотые пшеничные поля, хвойный лес, где я гуляю со своим четвероногим другом, и почему-то комбайнеры. Просыпаясь по утрам, я чувствовал, что всё больше и глубже тоскую. Я осознал, что здесь я все-таки гость. И я уехал.

Алиса провожала меня на поезд. Она одела ярко-красное платье и смотрела на меня с грустью. Мы сфотографировались на перроне в обнимку. Через неделю после моего отъезда возле этого перрона террористы взорвали электричку. Взорванный вагон выглядел, как вскрытая консервная банка, побывавшая в костре. Погибло много людей. В основном молодежь.

По приезду домой меня тут же закрутило в обычной круговерти, и я завертелся в бурном водовороте дней. Пару раз я звонил Алисе, но по телефону разговор наш всегда был сух и однообразен. Расстояние, разделявшее нас, не пропускало чувств, и чувства эти постепенно задохнулись.

Вернулся я на Кавказ лишь зимой. В те дни, когда я пришел к соседям впервые после полугодовой разлуки, стояли сильные морозы.

— Ой, Андрей, привет, когда приехал? — поприветствовала уже чужая Алиса, торопливо собирающаяся куда-то.

— Привет, сегодня приехал, — ответил я, понимая, что потерял ее навсегда.

— Как добрался, как дела? — говорила она, второпях обувая высокие сапоги на меху.

— Нормально, — отвечал я, жалея, что зашел.

— Ну, увидимся… — искусственно обнадежила она, естественно, для приличия, тем самым вселив в меня чувство полной безнадежности, и выбежала на улицу, где ее ожидал у калитки недовольно фыркающий сквозь выхлопную трубу автомобиль.

— Обязательно, — подыграл я вдогонку с не наигранным отчаянием, будучи уверенным, что это последняя наша встреча.

Вечером я и мастер Шагин хорошенько выпили. Сходили на «точку». У них там, оказывается, тоже продают из-под полы. Купили бутыль чистого спирта. Неудавшийся тесть пел мне песни В. Высоцкого, не жалел борща и выпивки, а потом сказал: «Ты когда-нибудь на храме бывал?»

— В смысле, на храме? В храме — да, а «на» — нет.

— Завтра побываешь.

Поутру он повел меня к месту своей работы. Мы шли по заснеженному парку. В парке было так же безжизненно и пусто, как у меня внутри. И мы по деревянным лесам, стянутым вокруг массивного купола, венчавшего реконструируемый православный храм, что расположен в центре города, пробирались по скрипящим от мороза доскам, продуваемым холодными ветрами, выше и выше. И вот мы оказались у самой верхушки купола, на одном уровне с огромным позолоченным крестом. Сбоку, у основания креста, проступала выбитая надпись «Мастер Шагин». Я ошеломленно посмотрел вниз. Ветер качнул нашу дощатую площадку, словно смотровую верхушку на мачте в шторм, сцепленную проволокой, сбитую гвоздями, и у меня застучало в висках. Я перекрестился и притронулся к кресту. Огляделся вокруг и увидел заснеженный, далекий Бештау, искрящиеся крыши, звенящую бездну под нами, крошечные фигурки людей и мне стало страшно. Я достал фотоаппарат и принялся фотографировать крест, окрестности и Шагина, не умолкавшего ни на минуту. «Господи, — восторженно осознавал я. — Слава Тебе, и спасибо за то, что дал мне возможность оказаться так высоко, над землей, над страстями мира и моей души». Эта священная высота стала такой символичной и драгоценной, что я позабыл о горестях, переживаниях и боли от безвозвратно потерянной любви. Это был явный знак, указывавший мне на то, что есть и другая любовь, любовь совершенная, вселенская. Золото креста ослепительно сверкало на солнце. Я чувствовал всеобъемлющее присутствие Того, кто сияет над землей, над всеми, кто мог видеть, всеми кто был способен поднять голову и посмотреть вверх, чтобы узреть намного глубже, намного выше тленного и преходящего. Я обнимал святыню дрожащими руками. Хотелось торжественно заплакать.