Суд - Василий Ардаматский

А с такой выпиской из приказа можно устраиваться на любую работу, — куда именно, он решит на месте, в благословенной Ялте. Сандалов спокоен: Ялта не была бы курортом, если бы там не требовались деловые люди. Хорошо бы устроиться по снабжению в крупный санаторий, принадлежащий какой-нибудь важной организации, что избавляло бы от необходимости биться за каждый килограмм мяса для столовой. Посмотрим, поищем и торопиться не будем. Сандалов прилег на койку и, незаметно для себя, уснул — издерганные нервы требовали покоя…

Когда вынырнул из сна, до рези в желудке почувствовал, как хочет есть. И снова пошел в ресторан.

Странное дело — вагон был полон и все что-то ели. Директор, увидевший Сандалова издали, позвал его к себе и усадил за служебный столик.

— Что едят эти люди? — полюбопытствовал Сандалов.

— Утром проснувшись, повар обнаружил какой-то фарш, и пошли тефтели. Но не советую… по-дружески.

— Допрыгаетесь вы вместе с поваром, — покачал головой Сандалов. — А если кто напачкает в жалобной книге?

— Никто не пачкает, и жалобная книга бела, как фата невесты.

В это время за спиной Сандалова послышался веселый сипловатый голос:

— Не можно ли к вам?

Сандалов оглянулся — перед ним стоял могучий мужчина, рыжеволосый, с обожженным солнцем круглым лицом и со звездой Героя Социалистического Труда на мятом лацкане пиджака.

— Прошу, прошу, — улыбнулся ему Сандалов.

Мужчина протиснулся за стол и сел, заполнив все пространство над и под столом. Он хотел пива. Официантка, глядя в окно, где пролегала зеленая, уже предкрымская равнина, сказала, что пива нет и не будет. Мужчина наклонился к директору ресторана и что-то тихо сказал ему.

— Ладно уж, отдам то, что для себя держал, — печально сказал директор. — Только этикетки придется ободрать, народ кругом глазастый.

На столе появились три слепых бутылки с пивом, у мужчины оказался свой жирный рыбец…

Игорь Савельевич знал десяток способов знакомиться, не давая при этом никаких конкретных сведений о себе. В данном случае он применил не самый сложный и узнал, что перед ним — председатель колхоза Василий Михайлович Степовой, который едет в Симферополь разведать насчет запчастей к грузовому автотранспорту.

— Деньги, понимаешь, на это есть, — говорил он уже вполне доверительно и на «ты». — Если правду сказать, сколько хочешь денег есть, мой колхоз миллионер, а запчастей этих нет, и нет человека, который бы их достал. Действительно же с запасными частями чуть не каждый год — беда. И не от хорошей жизни отправился он в это путешествие. Нынче у него в колхозе под реальной угрозой срыва своевременный вывоз урожая с поля — десяток грузовиков с крайне изношенными двигателями.

— Если вы действительно хотите иметь при себе делового человека и можете его прилично обеспечить, я вам такого человека дам… — сказал Сандалов, глядя в выгоревшие глаза председателя колхоза и совершенно не зная, кого он имеет в виду, просто его безотчетно тянуло к таинственным своей неизвестностью колхозным деньгам.

— Обеспечу по-царски, но только чтоб не проходимец какой.

Сандалов усмехнулся:

— Почему вы решили, что я дружу с проходимцами?

— Да чего там? Дело житейское, всякое бывает, — ответил Степовой и многоопытно глянул на Сандалова. — Тебя бы я взял не разговаривая.

— Какую же вы должность даете? — поинтересовался Сандалов, вдруг подумав, а не рвануть ли в колхоз ему?

— Какую хошь. Кроме председательской, и то только потому, что она выборная. Хо-хо-хо, — хохотнул Степовой, всматриваясь в Сандалова, отчего тот невольно съежился. — Да разве в должности дело? А зарабатывать будет солидно. Подпишем обоюдовыгодное трудовое соглашение. Положение у меня такое: те запчасти стоят сотню рублей, а я готов платить за них тысячу, потому что, имея их, я в срок возьму урожай, а это уже сотни тысяч. Так что я его ласкать буду, как родного сына. Через год ему дом построю — честное, слово. И служить-то ему надо не от звонка до звонка, а только когда будут командировки. Такому человеку денег не пожалею — клятву даю.

На вокзале в Симферополе они расстались. Степовому нужно было ехать в город искать пристанища, а Сандалов отправился в Ялту.

И сразу же в гостинице — первая неприятность. Он передал привет администратору от Бориса Михайловича и протянул паспорт со вложенным в него четвертным билетом:

— Что-нибудь получше, если можно.

— Вы по командировке? — спросил администратор, возвращая с невозмутимым видом двадцатипятирублевку.

— Жена командировала отдохнуть, — весело ответил Сандалов, напряженно глядя в глаза администратора — что это, милый, с тобой? И демонстративно положил деньги на стол.

— Сейчас нет ничего, даже койки в общежитии.

«Странное дело», — досадливо и удивленно думал Сандалов. Что ему, деньги, что ли, не нужны? Или, может, был сбоку чей-то глаз? Да нет, он специально подошел к стойке, когда никого поблизости не находилось. Странное дело… «Нет, дорогуша, вечером я к тебе не приду. Но хорош Борис Михайлович, сказал, что за четвертной он отдаст целый этаж. Разыграл, что ли? Ничего себе шуточки».

Сандалов направился в другую гостиницу. Здесь за стойкой сидела полная женщина — яркая блондинка, с высокой, как ведро, прической, отчего она голову поворачивала медленно и плавно.

— Мне нужен хороший номер, — улыбаясь сказал Сандалов.

— Всем нужен, — последовал ответ.

— Но мне — больше всех, — Сандалов решил вести разговор на юморе.

— Как вы это докажете? — сладко улыбнулась блондинка.

— Прошу.. — Сандалов отдал ей паспорт с той же двадцатипятирублевкой.

Она заглянула в паспорт, положила его в стол.

— Вот опросный листок. Заполните и приходите через час, — будет отъезд.

Спустя час все было в порядке.

Утром он валялся в постели, слушая говор и смех улицы, и размышлял о волшебной силе денег — его всегда посещали эти мысли, когда у него были деньги. «Они там долдонят — оплата по труду, оплата по труду, а деньги меж тем сильнее их долдонства, и, когда они у тебя есть, тебе все доступно без всякого труда».

В это утро, плотно позавтракав, Сандалов вышел на улицу, подошел к киоску, торговавшему всякой курортной утварью, и спросил противосолнечные очки, какие получше.

— А что значит получше? — услышал он за своей спиной мужской голос, показавшийся ему знакомым. — Чтобы вовсе ни хрена не видеть? Сандалыч, ты ли это?

Перед Сандаловым стоял, оскалив громадный рот с великолепными зубами, его давний знакомый еще по жилищно-строительному кооперативу взяточников — Борис Борисович Гонтарь. Он действовал тогда в роли отыскивателя денежных людей, готовых дать взятку за площадь в кооперативе; хитрый как черт, он ушел тогда от суда с завидной ловкостью…

Они поднялись на крытую веранду ресторана «Сочи» и выбрали себе столик в сумрачной глубине зала, за оркестровой площадкой.

Вот так они и сидели, поцеживая холодный кофе и ведя тихую беседу. Между прочим, Гонтарь, увидев Сандалова возле сувенирного киоска, подошел к нему только потому, что подумал, не придумают ли они вместе что-нибудь хорошее? Как тогда, в Москве, с тем жилищно-строительным кооперативом? Заметим для памяти, как движутся жулики по своему тесному кругу!

…Борис Борисович Гонтарь был жуликом такого же покроя, как и Сандалов, — его гнал вперед неосознанный протест против всего, что составляло принципы нашей жизни, и главным образом против принципа оплаты по труду. Он, как и Сандалов, требовал для себя исключения. Этот бунт начался в нем с детства, и его подготовили родители: отец, популярный адвокат по гражданским делам, и мать — непроходимо глупая женщина, наделенная, однако, бешеной энергией. Сам Борис Борисович говорил про своих предков с грустной усмешкой: «Отец — трудяга-вол — был женат на кнуте, который круглые сутки хлестал его по спине».

«Наш Боря — исключительный мальчик» — эта уверенность мамы Гонтаря каждый день превращалась в дикую энергию, направленную только на то, чтобы ее уверенность разделило человечество. Горе тому, кто подвергал это сомнению. Директор музыкальной школы, позволивший себе заявить, что у мальчика нет даже намека на музыкальный слух, потом целый год отписывался от заявлений мамы и телефонных звонков именитых клиентов папы. Зато тренер школы фигурного катания на льду, который увидел-таки в мальчике будущую олимпийскую звезду, смог выгодно поменять квартиру. Спустя полгода Боря, пытаясь выполнить на льду фигуру, какую могут делать грудные дети, растянул ногу, и на том его фигурное катание закончилось.

Первые уже сознательные детские годы Борис был бессловесным рабом маминой убежденности в его гениальности и беспрекословно то надевал коньки, то ходил в Планетарий на кружок юных космографов, то изучал с педагогом английский язык, — как считала мама, самый нужный в наше время язык. В школе он дважды оставался на второй год, но к восьмому классу, несмотря ни на что, уже и сам поверил в свою исключительность. Сказать точней, не в это, а в его исключительное право жить так, как он хочет.