Предание смерти. Кое-что о спорте - Эльфрида Елинек

Другой (пинает). Люди бывают податливые и неподатливые. Первые тут же, не задумываясь, начинают действовать вместе с нами, вторые не поддаются нашему давлению, замыкаются в себе и упрямо настаивают на своих собственных наблюдениях. Они видели пожарника, бросавшего факел на цветущие города. Тем самым он сознательно и намеренно, вместе со своими сообщниками, нарушал свои профессиональные обязанности, и всей его группе предъявили обвинение в неприкрытой провокации. Контроллеры решили группу дисквалифицировать, а судья это решение утвердил.

Еще один (подходит и тоже пинает Жертву. Он чуть отодвигается в сторону, один за другим подходят очередные участники и пинают мимоходом, небрежно, как бы неосознанно, их движение то вдруг усиливается, то снова становится спокойнее). Люди в своих лигах, в своих союзах просто не знают, что нельзя верить наблюдениям, если они сделаны в группе. Ну да ничего, для этого у них есть судья. Можно ли верить тому, что многие не выносят, когда их считают отличными от других и, тем более, не совсем полноценными в сравнении с прочими? Они тут же бросаются в драку и демонстрируют свою ловкость на ком-нибудь другом, который потом придет со своими проблемами к врачам. Вот так они готовятся к скучному вечеру в трактире.

Снова подходит и пинает женщина. Записанный на пленку голос повторяет: «Расстояние до моей жертвы определено тем, что мне этот человек персонально неизвестен».

Второй. Я, однако, думаю, что ты, в сущности, не знаешь в лицо даже нас, свою группу. Ты знаешь только, что мы никогда не выступим против тебя, потому что тобой прирастает наша группа, что немаловажно для нашего самоощущения. Даже в природе ничего не происходит без жестокости. Даже бумажные справки действуют на нас, как удар дубины. Вдруг, ни с того ни с сего, к нам впрыгивает огонь, неуклюжий, неповоротливый, обнимает нас на нашем балконе, как хорошо удобренное растение, как ласковое животное, как новую мебель, охватывает приготовленное на гриле блюдо. Или возьмем дождь, он тоже налетает на многих, протягивает свои струйки-ручки, чтобы они не дрожали, так как ему пора приступить в своему главному делу. Победитель тот, кто погреб под собой целую деревню. Проигравший тот, кто проспал в этом гробу момент, когда нужно было проснуться и как можно скорее выскочить из своего дома.

Первый. Того, что ты сказал, мне недостаточно. Ты все время забываешь, что мы действуем группой. Я вижу большую разницу между человеком, который сам по себе, и тем, что примыкает к многим, к бесчисленному количеству других. Одумайся, наконец, вломись в мои неудобные удобства, я их еще не прибрал, этим обычно занимается моя жена, сядь и задумайся над тем, что бы ты почувствовал, если бы то, что мы сделали с этим парнем, кто-нибудь проделал с твоим собственным сыном, ты ведь каждое субботнее утро проводишь с ним на газоне, тренируешь его, учишь обращаться с мячом. А ближе к вечеру присоединяешься к нам и, словно впавший в задумчивость пес, начинаешь дергаться и бегать по краю футбольного поля, поля твоего сознания, о господи! Мне бы не надо этого говорить, я повторял это уже много раз! Итак, что ты будешь делать, когда служба спасения принесет твоего залитого кровью сына к тебе домой, но им никто не откроет, так как ты в это время торчишь на футболе? Я снова не смог удержаться и проболтался об этом мирном проекте, да-да, о новом, с непроницаемым пластиковым вкладышем внутри! Я просто не могу молчать! Я начинаю понимать, почему вдруг вполне миролюбивый человек становится жестоким. У которой из двух форм проявления одной и той же вещи больше веса? Быть миролюбивым просто смешно. Кому это надо? Как все это началось? Почему во мне возникли угрызения совести, когда я прочитал в газете об одном ужасном происшествии, но при следующем происшествии они куда-то испарились? Я встряхиваю совесть и раз, и два, но нет, никакого движения. Кто мне ее испортил? Пусть немедленно объявится. Должно быть, мне надо было чуть сильнее давить на тюбик. Я не вижу другого пути к тому, чтобы обо мне упоминали.

И куда только я сунул свой драгоценный гаечный ключ, то есть я хотел сказать, гаечный ключ по затягиванию ценностей? Как мало о нас знают! Кстати, порка значит сегодня даже больше, чем значила в прежние времена: она — спорт исключительно для тех, кто считает себя господами. Похоже, прошли те времена, когда можно было, занимаясь более утонченными видами спорта, не прикасаться к сопернику, чтобы не замарать рук. Особым видом тогда было даже предательство. Вы только взгляните на мои новенькие часы «Ролекс»! Мне наплевать, что с ними будет! Они врезались мне в кожу, я тоже держусь за них, затягиваю ремень и произвожу настоящие чудеса по превращению плоти. Этот человек уже никогда не будет выглядеть так, как выглядел раньше. Я бы его тоже не узнал. До чего же он изменился! Утром он слопал свое воскресное жаркое, а теперь мы слова не можем сказать об этом парне из Нижней Австрии, из Крефельда, из Гельзенкирхена, которого мы так отделали, что мать родная не узнает. Откуда же нам его знать, если его даже собственная мать не знает? Он попытался от нас ускользнуть. Этого ему не следовало делать. На его месте даже мы ни за что бы не сдвинулись с места.

Мы, стало быть, продемонстрировали на нем новейшее представление о жестокости. Мы ведь и сами родом из провинции и знаем, как говорить с людьми, которым только телевизор может хоть что-то сказать. Мы, в любом случае, можем держать язык за зубами, телевизор этого не может. Мы имеем право говорить, точно так же, как и этот ящик. Когда этот парень сказал «прошу вас, не надо», после того как мы выбили из его рук банку с пивом и вместо нее воткнули в него пивную бутылку, с отбитым горлышком, мы, не сговариваясь, сочли его слова случайной оговоркой и увидели в этом злой умысел.

Отпусти мы его — и он тут же призвал бы на помощь своих собутыльников. А две стаи, которые собрали бы вокруг себя множество людей, столкнувшись, создали бы не просто критическую, а воинственную ситуацию. Накопившаяся в нас энергия без проблем вырвалась бы наружу, никакой электростанции не пришлось бы разогревать заинтересованных людей до точки кипения и создавать из этого настоящую проблему. Но теперь надо быть начеку, чтобы в дело не вмешались женщины! Тогда начнется война. Без предупреждения. Она просто войдет в нашу жизнь. Дружеская поддержка, взаимопомощь, чувство товарищества, лояльность, солидарность, понимание проблем и задач другого — вот что от нас требуется! Но мы об этом каждый раз забываем! К счастью, этот другой попался нам до того, как мы попались ему. Скорее, друзья, смываемся! Те, на стадионе, хлопают и ревут вот уже десять минут! Сейчас обернутся к нам! Давай, делаем ноги! Люблю я эти вылазки.

Другой. Стоит мне произнести «Югославия», и я вижу, как туда лезут все, кому не лень. Будь ее властители поблизости, я бы ничего не сказал. Но вам, дамы и господа, скажу: ни одно племя не чувствовало себя преступником, для меня это факт, не вызывающий сомнений. Хотя каждое их преступление — это насмешка над их собственным правом, над международным правом и над любой вне-правовой оценкой. А почему? Потому что каждое племя верило в свою правоту, а раз так, то оно в принципе не допускало мысли, что совершает нечто противоправное. Вот так и происходит, что голый аффект прикрывается от дождя непромокаемой пленкой правдивости. Ну а потом дождь кончается так же внезапно, как он начал массировать кожу головы. И что нам делать теперь с нашей доброй глупой кожей? Если мы ее сожгли, то вполне может быть, что нам придется тянуть ее за собой, как обвисший парашют. Простите. Ах, только бы в нужный момент испортилась погода! Тогда судья по согласованию с экспертами ООН смог бы распорядиться о прекращении.

Таким образом, если бы стояла очень плохая погода, способная повлиять на результат войны, то дело можно было бы перенести на другой день. Нечистая мировая совесть идет куда угодно, в горную или в болотистую местность, и тщательно фиксирует промежуточные результаты, которые, однако, никак не сказываются на конечном итоге. Женщины всего мира завели тем временем свой собственный счет и обвиняют без разбора себя и других, вместо того чтобы издать том с новыми, вымышленными от А до Я историями. Но зачем утруждать себя? Кто-нибудь нам скажет, что делать.

А признайтесь-ка, ангажированные женщины, усиленные разведгруппой художниц, которые одновременно образуют и арьергард, зачем вы выбрались из чащобы собственных тел и так по-дурацки маршируете здесь, к сожалению, как всегда, в ложном направлении? Двигаетесь на нас, вместо того, чтобы топать от нас? Издали нам было бы легче терпеть ваше присутствие, и ваш громкий визг не так терзал бы наши уши. Ваши вручную изготовленные, лихорадочно состряпанные листовки, что каждый день дюжинами влетают в наш дом, словно настоящие газетные утки, мы все равно читать не будем, хотя они и сделаны с расчетом на то, чтобы нам понравиться. Из бумаги, не наносящей ущерба окружающей среде, той самой, для которой мертвое дерево раз за разом вырывается из своей могилы! От чего они хотят нас удержать? Почему вы думаете, что можете загрязнять наши улицы транспарантами, возвещающими о ваших мелких домашних делишках? Политика — это ведь не ваша кухня! Политика — это нечто большее, чем вся ваша квартира! Чем весь ваш дом!