Огонь в колыбели - Юрий Иваниченко

— Что твои люди сделали с ним?

— Он был маленький и очень жалкий. Он говорил о плохом. Я не все понимал, потому что лечил поломку, но мои люди были к нему очень внимательны. Наверное, они ему поверили. Он объяснял, что знает, как помочь всем. Мои люди приказали, и я сделал так, чтобы этого человека не могли повредить, пока он здесь, недалеко от меня. Он сказал, что теперь будет Президентом, и позвал их во дворец. Они ушли все вместе, но никто не вернулся. Ты пришел, Домингес.

— Пришел. Твои люди не вернутся никогда. А я должен убить… уничтожить Президента.

Молчание длилось секунду — и Корабль спросил:

— А зачем тебе уничтожать Президента?

Зачем? Странный вопрос. Домингес хорошо знал — зачем. В противном случае ему давно уже не было бы никакого резона жить. Зачем — это понимали все, кто еще способен был понимать, никто не мог сказать только, почему это не удавалось до сих пор. Не «зачем?», а «почему?» — именно так стоял истинный вопрос, и ответить на него не сумел пока никто: ни Гарибальди Пак со своей дурацкой бомбой — она разорвалась тогда у самых ног Президента, но он даже не покачнулся, а Пака разнесло по стене; ни Энрикес со своими джинсовыми мальчиками, которые — по сей день непонятно как! — прорвались через пирамидки до самого Дворца и изрешетили фасад из базук, Дворец был похож на груду кирпичного лома, вокруг вповалку лежали перемолотые гвардейцы, а когда все кончилось, Президент подошел к куче джинсового тряпья и поворошил ее носком сапога; ни даже Такэда, имевший столько спокойных и уверенных друзей и все-таки тоже пошедший к Кораблю, несмотря на все свои книги…

Но Корабль не спросил: «Почему?». Он спросил: «Зачем?» — и Домингесу было совсем несложно ответить. Труднее оказалось сообразить, как отвечать, чтобы наверняка убедить Корабль. «Но, — одернул себя Домингес, — ведь Корабль просто машина, хотя и очень совершенная, а значит, убеждать никого не нужно: машине нужно просто дать ответ, исключающий алогизм».

— Чтобы людям не было плохо.

Корабль замолчал. Он молчал долго — или это Домингесу казалось, что долго? — во всяком случае, стены пригасли еще больше. Казалось, Корабль размышляет над услышанным, хотя размышлять было не над чем: формулировка была конечной, то есть такой, какая и нужна в общении с машиной. А возможно, он просто вспоминал день, когда его люди ушли через распахнутый люк и не вернулись. Изредка откуда-то сверху доносилось тихое ворчание, оно было неуловимо коротким, но удивительно внятным и мелодичным: казалось, звук: непостижимо растягивает время, вмещая аккорды в долю секунды. Кресло под Домингесом покачивалось в такт ворчанию… И наконец Корабль отозвался:

— Может быть, лучше полетим к звездам? Вместе, а?

Вновь начинался бред! Вполне ясно было уже, что Корабль — всего лишь машина, и поэтому никак не могло быть, чтобы он задал этот вопрос, — хотя бы потому, что в посылке Домингеса про звезды не было ни слова. Он дал Кораблю ясную исходную, и Корабль должен был реагировать именно на нее. Но вместо этого Корабль спросил про звезды — и это было непонятно, но Домингес недаром был Домингесом и потому только покачал головой:

— Нет. Я должен уничтожить Президента.

— Чтобы людям не было плохо?

— Да. Чтобы людям не было плохо.

— А что для твоих людей хорошо?

Нет, этот Корабль, кажется, не был просто машиной, потому что сумел задать удивительный вопрос, из тех, на которые не всегда ответит и человек. Собственно, и сам Домингес не смог бы ответить внятно, хотя, в сущности, хорошо — это очень просто: это когда на площади торгуют цветами, когда границы не закованы в бетон, когда на бульварах есть деревья и скамейки, а президент приезжает во дворец утром и уезжает домой по вечерам. Домингес не смог бы высказать все это вслух — и в то же время был почему-то уверен, что Корабль его понимает, и Корабль, видимо, действительно понимал, потому что почти сразу спросил:

— А это действительно хорошо?

И Домингесу стало ясно, что он ошибся, и Корабль — не просто машина, а значит, ничего не было зря, и стоило идти сюда через перекрестки, и пухом земля Абуэло Нуньесу, потому что старик был прав: все в конечном счете упиралось в Корабль, а тем самым — и в него, Домингеса! И была правда в том, что он не взорвался вместе с Паком, и отпустил джинсовых ребят с Энрикесом, и не переписывал тетрадки Такэды!

Вот оно, долгожданное, совсем рядом — только возьми; и он возьмет, сумеет взять… если только Корабль поверит ему. Но Корабль поверит, это точно! Он не сможет не поверить! Ведь каждое слово Домингеса — это святая истина, потому что Домингес не может солгать, он не солгал же тогда, когда отказался участвовать в Социальной Критике, — и за это его макали в дерьмо… и безразлично, знает Корабль или нет, что такое дерьмо, — он все равно должен поверить!

— Да! Это действительно хорошо!

— Ты знаешь. Ты хочешь объяснить это людям?

Именно так два года назад спросил Домингеса Такэда. Он вообще любил лезть в душу… Впрочем, Такэда не навязывался: Домингес сам пришел тогда к нему, это было нехорошее время, в те дни Домингесу вдруг показалось, что все бессмысленно и надежды больше нет. Они никогда не были особенно близки с Такэдой, хотя уважали друг друга, и когда Домингес пришел в халупу на окраине седьмого сектора, Такэда слегка удивился, но ненадолго: он достал толстые книги из-под половицы и стал объяснять, писать формулы, увлекаясь и все чаще ударяя кулаком по столу, словно отметая этим жестом все возможные возражения. Все в этих книгах было логично, и у рассуждений Такэды нельзя было отнять логики, но все же Домингеса не оставляло чувство, что Такэда знает, куда вести людей, а в свое время угрястый тоже знал… И в мозгу Домингеса плясали, сплетаясь, сиреневые каллы и смешивались улыбки людей, вышедших из многоэтажек.

И тогда, уже не слушая убежденного шепота Такэды, Домингес понял раз и навсегда, что самое главное — чтобы не стало Президента, а дальше люди разберутся сами. Да, люди смогут сами разобраться во всем и сами переделать все — вот только нужно решиться начать, нужно, чтобы не стало именно этого Президента, и тогда все пойдет проще. А сам Домингес знает, что такое хорошо, но не знает, как это сделать, и не хочет знать, потому что в отдельности этого не может знать никто, даже Такэда со своими толстыми книгами. Только люди, все вместе, могут понять такое! И снова Корабль услышал его раньше, чем он успел ответить…

— Я хочу к звездам, Домингес. Я давно не видел звезд.

— Почему же ты не улетел?

— Я — корабль. Я не могу летать один. Я ждал того, кто скажет мне: летим к звездам. А пришел ты.