Настроение на завтра - Семён Клебанов

Но Журин не хотел нарушать договоренности со Старбеевым. К тому же ценность новой экспозиции ему представлялась в подробном рассказе о судьбе авторов писем сорок третьего.

Журин медленно перелистал бумаги, хранившиеся в скоросшивателе. Они были обидно однозначны: адрес Хрупова неизвестен. Надежда на получение достоверной справки из госпитального архива рухнула. При эвакуации из района угрозы автоколонна госпиталя была разбита вражескими бомбардировщиками.

Оставалась одна возможность: ждать ответа Главного управления кадров Министерства обороны. Надо было набраться терпения. Маленький шанс на успех еще давала работа методиста музея Окунева, который ведал разделом Отечественной войны. Он кропотливо изучал архив медицинской службы области.

Журин полагал, что этот канал поисков даст хотя бы наводящие данные и они приблизят положительный результат. Окунев обещал закончить работу в архиве через два-три дня.

Журин закрыл серую обложку скоросшивателя, но не убрал ее в ящик, а отчего-то уставился на размашистую надпись: «Хрупов».

Но пристальный взгляд не пробудил новых мыслей. И он, очинив карандаш потоньше, придвинул лист бумаги и стал писать его фамилию. Так иногда, задумавшись над текстом, он рисовал человечков или выводил первое подвернувшееся слово. На странице запестрело: Хрупов… Хрупов… И вдруг что-то привлекло его внимание. Он пригляделся к написанному. В двух начертаниях фамилии буква «п» оказалась буквой «н». Верхняя черточка была чуточку опущена, и поэтому фамилия преобразилась. Возник Хрунов. Журин не сразу осмыслил происшедшее. И продолжал писать. Но в какое-то мгновение его озарила возможная разгадка: «А что, если?.. Писарь части, госпиталя вполне мог написать фамилию так же, как я… И тогда крохотная черточка прекращала существование Хрупова. А в документации появился его двойник — Хрунов. И никому не придет в голову, что произошла описка».

При всей вероятности такого житейского случая, Журин понимал, что установить ошибку будет не менее сложно, чем все, что проделано до сих пор.

Через два дня в кабинет Журина вошел Окунев. По выражению его лица никогда нельзя было определить, в каком он пребывает настроении. Ровное, застывшее спокойствие лица изредка нарушалось вялой мимикой. У левого виска розовел след ожога, он тянулся к затылку и дальше скрывался за воротом темно-синей сорочки. То была отметина пылавшего танка, и он, командир, покинул его последним.

— Какие вести? Что в архиве?

— Небольшой проблеск, — деловито сообщил Окунев.

— Неужели?

— В картотеке есть данные о группе военврачей нескольких госпиталей, которые были дислоцированы на этом участке фронта. В списке значится хирург, профессор Поленов Алексей Архипович. В сорок третьем году он был в районе, который интересует нас. Обратите внимание… Старбеев точно обозначил место. Возможно, Хрупов попал именно в этот госпиталь. Но я исключаю предположение, что его оперировал Поленов. Отвожу также и факт их знакомства. Короче, исключаю все версии, кроме одной: Поленов знает, куда были отправлены раненые.

— Логично, — согласился Журин.

— Вот адрес профессора. — Он положил листочек на стол и добавил: — Уверен, что его информация приблизит нас к пункту, от которого потянется ниточка нового поиска. Как говорится, курочка по зернышку клюет…

— Ну что ж! Утешим себя подобием мудрости… А как же быть со стендом? Такая находка, и не можем использовать, — посетовал Журин.

— Есть другое решение…

— Какое?

— Мы почему-то во главу угла поставили Старбеева.

— Не почему-то, — перебил Журин. — Старбеев пока единственный из адресатов, который нам известен.

— Позвольте… Почтовый ящик и письма существуют. Находка сама по себе представляет огромный интерес. Давайте ее обнародуем. А по мере поступления новых материалов будем обогащать экспозицию.

— Я обещал Старбееву.

— Знаю. Пока мы дадим фотокопию только лицевой стороны солдатского треугольника. Я понимаю ваше чувство. Встреча с ветеранами вам дорога…

— Дайте мне денек на раздумья, — сказал Журин и, вглядываясь в лицо Окунева, вдруг сказал: — Странно получилось… Мы разыскиваем ветеранов по всей стране. А в своем доме непростительно близоруки. Вина тут прежде всего моя. Вы доблестно воевали. Возрождали наш город, строили его. А в музее про вас ни строчки. Дмитрий Дмитрич, настоятельно прошу вас, предлагаю… Принесите несколько фотографий военных лет. Текст я сам напишу. Сделайте это, пожалуйста, в ближайшие дни…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Пятница — день особый, какой-то легкий и для всех желанный. Есть в последнем дне рабочей недели что-то личное, обещающее смену будней праздничным, необычным, словно вы стоите на пороге удивительных житейских открытий.

У Захара Денисовича Червонного нынче не было такого ожидания — у него все дни теперь похожи один на другой, как зубцы шестеренок. Ранее неведомая, щемящая тревога томила его, вызывала унылое настроение.

В час обеда Червонный, перекусив на скорую руку, смолил папиросу в курилке.

Вскоре появился Вадим Латышев и сел рядом с Червонным. Он знал его, жили они в одном заводском доме.

— Привет, Захар Денисыч, — закурив, весело поздоровался Вадим.

— Здоров, — сухо ответил он.

— Грустный у вас портрет.

— Размышляю.

— Вроде бы поздно размышлять. Поезд ушел, — с легким озорством сказал Вадим, положив ногу на ногу.

— И куда же, в какую сторону подался поезд, бляха медная?

— А вы не догадываетесь? — покачав носком тупоносого ботинка, спросил Вадим.

— На что намекаешь?

— Рассуждаю… Элементарно.

Червонный задумчиво поводил большим пальцем по нижней припухлой губе. Он уже давно ожидал, пусть смутно и в меру своего соображения, что вот именно такие обидные слова он от кого-то услышит. Но от вчерашнего пэтэушника — это уже было слишком… «Не лезь в бутылку, — успокоил себя Червонный, — дай покуражиться желторотику».

— Так вот, дядя Захар…

— Я не дядя тебе, бляха медная.

— Забыли, наверное. Раньше я вас так называл, — беззаботно ответил Вадим. — Прошу прощения.

— Раньше, раньше, — зло отозвался Червонный. — Хорошо язык подвешен. Ишь ты, дурацкий поезд придумал. Хохмач!

И все же Червонный почему-то терялся перед молодым Латышевым, как когда-то робел перед его отцом, Петром Николаевичем. От них веяло твердостью и ясным порядком.

— Так что там с поездом? Договаривай присказку.

Вадим быстро достал газету из кармана, развернул ее и прочитал строки, отмеченные на полях карандашом:

— «Внедрение станков с числовым программным управлением дает возможность высвободить самую дефицитную категорию рабочих — пятого, шестого разряда…» Вот он, поезд…

— У меня, между прочим, высший… — заметил Червонный.

— Это несущественно, Захар Денисыч. У меня — третий, а я на «зубре» вашу работу запросто делаю. Потому что программисты — люди ученые и «зубру» классно фаршируют мозги. — И не без гордости добавил: — Теперь сложные операции в цехе на наш участок передадут.

— А я что же? — вспыхнул Червонный. — На подхвате у вас, бляха медная? Больно тороплив… Сам-то вроде прислуги при барыне.

— Вы чудак, Захар Денисыч, — искренне захохотал Вадим, вставая со скамьи и пряча газету. — Пусть по-вашему — прислуга, а через полгода…

Червонный прервал его:

— Король.

— Проще. Оператор Латышев. Звучит! — И он ушел из курилки, исчез, как порыв ветра.

— Мне бы твои заботы, — грустно процедил Червонный и пошел в цех: обед заканчивался. Но успокоиться он не мог.

С тяжелым чувством Червонный отработал смену и впервые не составил приятелям компании и не пошел в пивной бар, так нелепо соседствовавший с заводом.

Ночью Червонный проснулся от гнетущего огорчения. Он тихо дышал, стараясь не разбудить Анну, которая лежала, повернувшись к нему спиной, обвязанной шерстяным платком, — весь вечер она жаловалась на неутихающую боль в пояснице. И с милосердной досадой подумал: столько времени мучается любимая Аннушка, почему же врачи не могут помочь ей? Какая хворь затаилась и не дает спокойных дней?

Червонный знал, что не сможет осилить беспощадное смятение и не уснет до утра. Больше всего возмущался словами Вадима Латышева. Он дотошно вспоминал присказку про поезд и вдруг с какой-то неожиданной ясностью, проступившей сквозь ночной мрак, вспомнил, как Березняк подошел к нему и предупредил, что в понедельник Червонный получит наряд на большую партию деталей, без которых остановится сборка. Березняк просил подготовиться и вручил ему чертеж. При этом он говорил про его умелые руки, которые обеспечат выполнение задания.

Червонный никак не мог осмыслить обидные слова Вадима Латышева. За что же этот юнец плюнул ему в душу?