Ненасыть - Ирина Сон

Марину, – просит Верочка. – Я не понимаю, почему она еще не здесь? Она же от Серого не отходит!

Даже сквозь сон Серый чувствует напряжение Прапора, когда Михась уходит следом за Тимуром. И это отчего-то пугает. Диалог между Михасем и Тимуром прокручивается вновь и вновь, и Серый вспоминает, что Михасю всегда нужно разобраться, что он постоянно отвешивает Тимуру подзатыльники, что…

Серый напрягается, борется со сном. Ему нужно встать, проснуться, побежать следом. Но тяжелое непослушное тело никак не поддается. Сон разрастается, засасывает в себя, словно темный водоворот. Серый мечется, стонет сквозь зубы, и Верочка гладит его по лбу.

Он тянется, хватается за эту руку – и водоворот отпускает. Из тьмы выступает его комната. Серый видит ее – и напряжение тает. Становится так легко, словно он превратился в мыльный пузырь, радужный и хрупкий. Серый затихает, вытягивается на кровати, ощущение собственного тела куда-то исчезает, а зрение наоборот – проясняется.

Он поворачивается, и видит маму. Она уже стоит в дверях и боится. Нет, она на грани паники. Если бы Серый сейчас открыл глаза и встал, то они сию же секунду ушли бы в хмарь. Это решение светится в ее глазах, в развороте плеч и вокруг тела. Ее ничто не удержит, даже рука Прапора на плече. Серый видит все это так ясно, что удивляется, почему не видел раньше. Но уходить нельзя. Здесь Верочка. Она сидит на его кровати и гладит свой живот, в котором уютно свернулись две девочки, ожидая своего часа.

Он идет к окну, при каждом шаге отрываясь от пола, вскакивает на подоконник и отталкивается туда, в синее вечернее небо. Его останавливает странное голубоватое поле – щит, который не пускает хмарь. Тот расплескался неровной кляксой по холму, величественный и очень прочный. Кончики пальцев чувствуют электрические разряды, и Серый опускается чуть ниже, чтобы не прикасаться. На щит он больше не смотрит – от открывшегося вида захватывает дух.

С высоты птичьего полета – всё как на ладони. Дома с высоты кажутся совсем игрушечными. У самой границы щита, в саду нежилого дома стоят крохотные коробочки ульев. Их собственный стоит выше, почти на холме, у самого края дороги. Его хорошо видно из-за перекопанного огорода. Дорога тянется вверх, изгибается у рощи и заканчивается у большого прямоугольника кладбища. Рядом с ним на лугу пасется Глаша. Она, маленькая и донельзя флегматичная, неторопливо бродит на привязи вокруг дерева, направляясь к пруду, который отделяется от кладбища тонкой полоской кустов. Усадьба хозяев прячется в роще, у пруда, и с огородом и цветочным садом на самом деле занимает совсем немного места. Большей своей частью щит накрывает рощу и кусок леса. Деревья обнимают холм неровным полумесяцем, в центре которого лежит кладбище. А из него в небо летит столп бело-голубого пламени. Пламя бьет в макушку голубоватого купола, а начинается где-то в глубине полуразрушенной часовни. Она стоит за кладбищем, в самом центре холма. Серый следит за искрами, которые пляшут по щиту, и понимает, что часовня – это источник. С высоты хорошо видно ее серые стены и обрушенную башню.

Серый хочет подлететь поближе и рассмотреть, но в другой стороне между деревьев мелькают яркие ветровки, и он спохватывается, спускается и пристраивается рядом.

Михась идет за Тимуром, смотрит ему в спину сосредоточенно, напряженно и как-то… нехорошо. С каким-то предвкушением.

– Ты облажался, Тимур, – говорит он.

– С чего ты взял? – лениво отвечает Тимур, засунув руки в карманы ветровки.

– Ты не проследил за ним! – отрезает Михась. – Мальчик-колокольчик, который ни черта сам не может. Только умеешь, что ржать да Прапору глядеть в рот.

– Михась, я иду не просто так, а к хозяевам по делу, – отвечает Тимур. Ему не нравятся слова Михася. Он ускоряет шаг, но тот не успокаивается.

– Ну да, хозяева, – кривится Михась. – Кланяться в ноги пацанам, чтобы они с барского плеча нам чего-нибудь отсыпали! Тебя не коробит, нет?

– Ты знаешь, нет, – насмешливо отвечает Тимур. – Если ты не заметил, у них есть много всего полезного.

– Они вампиры! Нелюди! С ними нельзя жить! Вон что они с Серым сделали, – нервничает Михась и подходит к Тимуру совсем близко. Серому очень не нравится, как он облизывает губы.

– Ну, это вообще не аргумент, – не соглашается Тимур. Его лицо искажает странная, ломкая ухмылка, он останавливается, поворачивается к Михасю и выдает с презрением: – В чем проблема? А-а! Я понял! Тебя коробит, что два пацана имеют столько всего, да? У них тут и дом, и еда, и рояль стоит, и гипноз. Тебе завидно, что они сидели тут в тепле и безопасности, пока мы круги по городу наворачивали. Гордость взыграла что-то просить, да? С какой стати ты должен им подчиняться, да? Они же младше тебя, такого крутого и сильного. Зачем что-то просить, когда можно просто отобрать? Закона-то больше нет! И да, насчет Серого – я ни в чем не виноват!

Михась срывается, с яростным рыком толкает его к дереву и вцепляется в горло. Тимур охает, ударившись спиной, и инстинктивно хватается за руку. Но на губах играет торжествующая улыбка.

– О, как попал! Да я прям снайпер! – заключает он и нагло хохочет в лицо Михасю.

– Слышь ты, щенок! – выплевывает Михась – и на большее его не хватает. Круглые глаза белеют от бешенства. Он сжимает горло Тимура так, что смуглое лицо краснеет.

– Что? – сипит Тимур. – Убьешь? Ой, сейчас расплачусь!

– Да я таких, как ты!.. – орет Михась и быстрым, почти неуловимым движением гладит себя по бедру, где нашит широкий карман.

Солнечный луч скользит по светлому наточенному лезвию, и оно масляно блестит. Острая кромка прижимается к горлу Тимура. Тимур замолкает, сжимает губы. Улыбка в глазах гаснет. Серый мечется между деревьями и пытается закричать, оттолкнуть Михася, но тот не замечает рук. Он наклоняется над Тимуром и довольно тянет:

– Что, уже не смешно? Что надо сказать большому сильному дяде?

Нож впивается в горло сильнее. Тимур испуганно сглатывает, зажмуривается и хрипло шепчет:

– Извините.

– Ты виноват, потому что… – подсказывает Михась.

Лезвие скользит по тонкой коже, Тимур уже не держится на ногах и сипит, цепляясь за душащую его руку:

– Потому что вы умный и главный, а я дурак и ничего сам не могу.

Михась довольно щурится, медленно вертит окровавленным ножом перед лицом Тимура и, глядя в расширенные глаза, слизывает кровь. Упоение чужим страхом рвется из него, он смакует свое превосходство, словно дорогое вино. От вида крови его ведет, взгляд мутнеет. Он наклоняется к ранке, с шумом втягивает ее запах и ласково тянет: