Кошки говорят Мяу - Феликс Сарнов

Как фишка ляжет.

Как Седой повелеть соизволит? Нет! Хер вам, мистер, а не малина!

Повелеть соизволить мне может только один человек, который сам того не знает, и… Сам того не зная, оказался причиной всей этой свистопляски. Только он один — уже начинающий полнеть, со стареющей мордой и внимательно-равнодушными глазами кота, красноватыми прожилками на переносице и слегка выпирающим под майкой брюхом. Он…

Я знала этот тип. Или типаж. Они… С ними очень приятно. Очень хорошо во всех смыслах. Они всегда легко и щедро дают и совсем не хотят взять чего-то лишнее. Им не надо иметь ваньки-встаньки, как у хорьков, быть супер-мужиками, секс-машинами и не надо доказывать все это — не надо самоутверждаться, потому что… Потому что бабы типа меня, текут при одном их касании. Только вот…

С ними нельзя заигрываться. На них нельзя полагаться. Полагаться как на мужиков, потому что они — не мужики. Они — дружки. И на них нельзя западать, нельзя ставить всё, но бабы этого не понимают, и в результате уползают, обиженно скуля или визжа, зализывать свои болячки и ушибы, не понимая, что все эти «раны» они сделали себе сами, долбясь в… пустоту.

В пустоту, потому что из кувшина можно вылить только то, что было в нем, потому что нельзя заставить кошку лаять, а собаку мяукать. Потому что… Почему же я запала на него? Ведь я-то все это знаю и знала еще давным-давно, я ведь и сама такая, из того же теста, (только мне-то можно — ведь я — баба, и мне не нужно быть кому-то опорой, наоборот, я сама по своей бабской сути должна искать опору и защиту) но… Так случилось. Так есть. Так есть, потому что есть так. И я не из тех, кто прячет голову в песок и не хочет видеть реальность такой, как она есть. Когда я впервые поняла, почувствовала, что так есть, я… Жутко испугалась. Мы…

Мы валялись на старой продавленной тахте, в квартире, которую я сняла для наших встреч, а ему сказала, что беру ключи у подружки (хотя могла и не говорить, ему наплевать на мои траты, из таких, как он, никогда не получаются настоящие мужики, в смысле главы семейства и все такое, но из них порой выходят отличные альфонсы и сутенеры), и в пустой, неубранной комнате было очень тихо. А потом стало еще тише, как-то совсем тихо… И мне стало страшно.

Во-первых, я поняла, что мы уже очень долго молчим, а я не просекла эту долготу. То есть, мы молчали, и это было естественно. Как будто так и надо. Но… На самом деле, так не надо. Молчать и думать… Нет, не думать, а чувствовать, что так и надо, можно только с тем… Не знаю, как объяснить, многим это будет непонятно, но тем, кому понятно, не надо ничего объяснять. Это не на уровне объяснений, это на уровне чего-то животного. Словом, в такой тишине можно быть или совсем одной, или с тем, кому по-настоящему веришь, на кого по-настоящему полагаешься. Потому что в тишине, в такой тишине ты — раскрыта. Совсем раскрыта, и если ты не одна, то… Тот, кто рядом, может сделать с тобой, что угодно.

Все что угодно.

И все, что ему угодно.

И мой инстинкт, мой животный инстинкт, вернее… Инстинкт того животного, что живет во мне, тихо шепнул, беги, вставай, одевайся и беги, и никогда больше не подходи к нему близко, беги совсем… И я бы убежала. Я бы убежала и никогда бы не подошла к нему близко, потому что этот инстинкт сильнее меня, потому что этот инстинкт и есть я — настоящая, если бы…

Если бы вдруг я не ощутила присутствие

(в комнате?.. Во мне? Или в нем?..)

кого-то еще.

Или чего-то.

И это что-то не было порождением страха, или мыслей, или… Словом, оно — это присутствие, — было физическое. Рядом со мной, в комнате, помимо ровно дышащего рядом тела Кота, был кто-то еще. В комнате

(или во мне?.. Или в нем?..)

Мы были не вдвоем.

Что-то медленно поворачивалось, как бы пульсировало… Нет, что-то ровно дышало и спокойно смотрело, не предпринимая никаких действий, но от этого чего-то исходила…

Жуткая сила.

Физическая.

Намного превосходящая человеческую. И знающая это — сознающая свое превосходство. Она настолько превосходила любую знакомую мне силу — силу мужика, силу тренированного тела, накаченных мышц, силу уверенного в себе сильного самца, — что я… Внезапно успокоилась. Весь мой страх — страх от тишины, страх от молчания вдвоем, — отступил, ушел на задний план. А на передний выплыло чисто кошачье любопытство, заставившее меня чисто по-кошачьи мысленно потянуться к этой силе, к этому, и…

Я found myself (нашла себя) смотрящую прямо в желтоватые зенки Кота, прямо в черные зрачки

(вертикальные эллипсы?.. Но так не может… Просто показалось…)

его слегка заплывших глаз, и увидела, как это уходит. Очень быстро, невероятно быстро удаляется, уходит, исчезает, но… Уходя, оно коснулось меня. Оно дотронулось до меня, как…

Как моя кошка нежно касалась меня лапой, когда хотела сказать, я здесь, ты что, забыла, я люблю тебя, как умею, и мне нужно твое внимание, мне нужна ты, не забывай про меня…

И тогда мой страх, отступивший куда-то вглубь, мой прежний страх незащищенности — страх того, что я все-таки запала на того, на кого нельзя западать, что я все-таки тупо захотела вылить из кувшина то, чего в нем нет, — показался жуток маленьким.

Я по-настоящему поняла, что мне никуда не надо убегать, что мне ничего не надо бояться. Я ощутила всем своим блядским нутром, что я уже поставила всё на этого потасканного дружка — того, на кого ставить нельзя, но… как поет Любка Успенская в «Русской рулетке», ставки сделаны, господа… И еще я так же ясно поняла, что решать исход этой рулетки, то есть всей моей жизни, будет… Что-то другое. Что-то, внезапно появившееся в этой грязной комнате, сидящее то ли в этом немолодом мужике,

(…стал таким родным, таким… близким, очень близким, опасно близким)

то ли где-то за ним, но явно не сопоставимое по своей силе со всем, с чем мне довелось и доведется столкнуться. Что-то superior… Что-то другое, совсем другое, но каким-то образом связанное с этой сладкой дрянью, с этим взрослым мальчишкой — стареющим раздолбаем, от которого я теку и кончаю, как порнозвезда под допингом. И…

И если я останусь жива, я его вытащу отсюда, я останусь с ним, а если нет, тогда… Тогда — свалка у шоссе, за обочиной, где…

20

… Толпились менты, какие-то люди в штатском, а поодаль, не решаясь подойти ближе, стайка бомжей — видимо, постоянных обитателей этой кормушки, отогнанных от нее ментовскими тачками с мигалками.

У меня раскалывается голова от жуткого ночного кошмара, я не понимаю, зачем Ковбой притащил меня сюда, на то самое место, где вчера я встречалась с Седым,

(…Седой меня сдал? Нет… Не может быть… Я еще нужна ему…)

я ничего не понимаю и не хочу понимать, но покорно иду за ним к группе ментов, расступающихся перед идущими впереди двумя охранниками Ковбоя,

(Зачем он их взял с собой?.. Мы же не на стрелку явились… И почему мы приехали сюда на тяжелой тупорылой «Мазде» — его стрелочной тачке?..)

иду, видя перед собой лишь широкую спину своего мужа, обтянутую дорогой лайковой курткой… Спина застывает, отодвигается в сторону, и я натыкаюсь взглядом на… Что это? Какие-то куклы, два каких-то манекена валяются в странных позах на огромной, зловонной куче мусора… О, Господи, это не куклы, это же…

Прямо передо мной валялись два трупа — один со смятой грудной клеткой,

(…Это видно… По ней словно трактор проехал…)

а другой…

Остроносые мокасины… Тугие джинсы обтягивают мускулистые ляжки… Мой взгляд инстинктивно ползет вверх по лежащему телу, отмечает рельефно выпирающие под джинсами мужские достоинства,

(…Он обожал так затягиваться… У него было, что обтягивать…)

кожаная крутка, джинсовая рубаха, и… Ничего. Ничего, кроме какой-то бурой… Какого-то бурого пятна в раскрытом вороте рубахи, потому что… Потому что труп без головы!.. Господи, это же мой ночной кошмар, это же мне просто снится, я просто еще не проснулась, и сейчас увижу

(… Во сне! Ну, конечно же, во сне…)

валяющуюся где-то рядом его башку, отгрызенную жуткой черной тварью, двухметровой пиявкой, вырвавшейся из моего нутра, из моих раскинутых, распахнутых ног…

Я машинально шарю глазами по земле и… Вот она — круглый шар, мячик с грязно-бурым обрубком шеи, и… Он — белый, как во сне — башка Хорька белая, как снег, она…