Королевство - Несбё Ю

– И в чем же она?

В живом глазу загорелась искра, и теперь, когда она поняла, что мне по-настоящему интересно, голос ее оживился.

– В уродстве прячется красота, – ответила она. – Частично разрушенная греческая скульптура особенно красива, потому что по оставшимся неиспорченным фрагментам мы видим, насколько красивой она могла быть, должна была быть, была когда-то. И мы додумываем красоту, с которой действительность никогда не смогла бы соперничать. – Она уперлась ладонями в стойку, словно собираясь запрыгнуть на нее и усесться, как тогда, на вечеринке. Маленькая танцовщица. Тьфу, вашу ж мать.

– Интересно, – сказал я, – но надо бы мне еще поспать.

Огонек у нее в глазу потух, словно лампочка индикатора.

– А кофе твой как же?

В ее голосе я явно услышал разочарование. Ведь она вроде как нашла с кем поболтать. На Барбадосе-то они небось постоянно друг с дружкой треплются.

– Чувствую, мне бы надо еще пару часов отоспаться. – Я выключил кофеварку и убрал оттуда кофейник.

– Разумеется, – согласилась она и сняла руки со стойки.

Я пролежал в кровати с полчаса. Пытался уснуть, пытался ни о чем не думать. Слышал, как внизу стучат по клавиатуре и шуршат бумагой. Нет, ничего не выйдет.

И я повторил все, что уже делал. Встал, оделся и сбежал по лестнице. Пока дверь еще не успела захлопнуться, крикнул: «Пока!» Думаю, со стороны казалось, будто я от чего-то сбегаю.

10

– Ой, привет, – пробормотал Эгиль, открыв дверь и пристыженно глядя на меня.

И этому тоже стыдно. Он наверняка понимал, что я тоже слышу, как в гостиной его дружки играют в какую-то стрелялку и громко орут.

– Мне уже лучше, – быстро проговорил он, – я сегодня могу выйти.

– Лучше не спеши и как следует полечись, – сказал я, – я не за этим пришел.

– Не за этим? – Он явно перебирал в уме, чего еще мог натворить. Похоже, выбрать было из чего.

– Что у тебя покупает Му? – спросил я.

– Му? – Эгиль притворился, будто впервые слышит это имя.

– Жестянщик, – подсказал я, – он тут заходил и тебя спрашивал.

– А, этот. – Эгиль улыбнулся, но глаза были полны страха. Я попал в точку.

– Что он покупает? – Я словно думал, что Эгиль забыл вопрос.

– Да ничего особенного, – выдавил из себя Эгиль.

– И тем не менее хотелось бы знать.

– Сейчас и не вспомню.

– Но платит он наличкой?

– Да.

– Если ты это помнишь, значит помнишь и что он покупает. Давай колись.

Эгиль смотрел на меня, и во взгляде его я увидел мольбу о прощении.

Я вздохнул:

– Тебя ведь и самого это гложет, Эгиль.

– Чего?

– Он что, тебя чем-то держит? Угрожает тебе?

– Му? Нет.

– Тогда чего ты его прикрываешь?

Эгиль непрерывно моргал. В гостиной у него за спиной бушевала война. Глаза у Эгиля были полны отчаяния.

– Он… он…

Терпение у меня заканчивалось, но для внушительности я заговорил чуть тише:

– Не ври, Эгиль.

Адамово яблоко у него подпрыгивало как бешеное, и он отступил назад, в коридор, как будто хотел захлопнуть дверь и сбежать. Но никуда не сбежал. Возможно, он заметил что-то у меня в глазах и вспомнил рассказы о том, как кого-то в свое время поколотили до полусмерти в Ортуне. И Эгиль уступил:

– Он оставлял мне на выпивку.

Я кивнул. Естественно, нанимая Эгиля на работу, я предупредил его, что чаевые мы не берем, что, если покупатель все-таки оставляет сдачу, мы храним эти деньги в кассе на тот случай, если кто-то из нас облажается и у нас будет недостача. Лажается у нас обычно Эгиль. Но он, возможно, об этом забыл, а сейчас я не собирался напоминать ему об этом, как и о том, что называется это не «на выпивку», а «на чай», – мне хотелось лишь убедиться, что я догадался правильно.

– А что покупал?

– Мы ничего плохого не делали! – выпалил Эгиль.

Не стал я ему говорить и о том, что говорит он это в прошедшем времени, а значит, понимает – его делишкам с Му пришел конец. Я ждал.

– «Элла-один», – раскололся Эгиль.

Именно. Противозачаточные. Абортивные.

– Часто? – спросил я.

– Раз в неделю.

– И он просил тебя никому об этом не говорить?

Эгиль кивнул. Он побледнел. Да, бледный ты Эгиль и тупенький, но не отсталый, как многие говорят. Точнее, они подменяют это слово каким-то другим, будто грязное белье меняют. Но как бы то ни было, Эгилю хватило мозгов сложить два и два, хотя Му и надеялся, что Эгиль не догонит. Сейчас я видел, что ему не просто стыдно – ему жутко стыдно. А хуже наказания не придумаешь. Вы уж мне поверьте, я на своей шкуре испытал, каково это. И знаю, что стыд ничем не заглушить.

– Давай так: сегодня ты еще болеешь, но завтра выздоравливаешь, – предложил я, – идет?

– Да. – Сказать это у него получилось лишь со второго раза.

Я развернулся и двинулся прочь, но дверь за моей спиной не стукнула, – похоже, Эгиль стоял и смотрел мне вслед. Видать, думал, что́ теперь будет.

Я вошел в парикмахерскую Греты Смитт и будто перенесся на машине времени в Штаты времен после Второй мировой. В одном углу стояло здоровенное кресло для бритья, красное, кожаное и с заплатками. По словам Греты, в нем сиживал Луи Армстронг. В другом углу располагался салонный фен в стиле пятидесятых – эдакий шлем на подставке. В старых американских фильмах тетки сушатся под такими фенами, читают дамские журналы и перемывают кости знакомым. Хотя я сразу же вспоминаю актера Джонатана Прайса и сцену из фильма «Бразилия», ту, с лоботомией. Шлем Грета использует для услуги под названием «помыть и накрутить»: сначала голову тебе моют шампунем и накручивают волосы на бигуди, а потом ты засовываешь голову в шлем, причем желательно обмотать ее полотенцем, чтобы волосы не попали в такие штуки, которые очень напоминают внутренности раскаленного тостера. Если верить Грете, «помыть и накрутить» снова стало супермодным. Вот только тут у нас, в Усе, оно, похоже, никогда из моды и не выходило. К тому же лично мне кажется, что чаще всего в этот фен сама Грета и совала голову, подкручивая свои перманентные кудри, похожие на подгнившие гирлянды.

На стенах висели фотографии старых американских кинозвезд. Единственным неамериканским предметом тут были знаменитые ножницы Греты, блестящая штуковина, о которой Грета всем желающим послушать рассказывала, что это японская модель «Ниигата-1000», стоит пятнадцать тысяч и продается с гарантией на весь срок использования.

Не прекращая размахивать ножницами, Грета подняла глаза.

– Ольсен? – спросил я.

– Привет, Рой. Он загорает.

– Знаю, я машину его видел. И где же его солнечный пляж?

Японские суперножницы клацнули в опасной близости от уха клиентки.

– Наверное, лучше его не беспокоить.

– Там? – Я показал на вторую дверь, где висел плакат с расплывшейся в улыбке девушкой в бикини.

– Он освободится через… – Она посмотрела на лежавший на столе возле двери пульт, – четырнадцать минут. Может, подождешь тут, а?

– Хм. Даже мужчины способны одновременно делать два дела, если одно из них – это загорать, а другое – разговаривать, согласна?

Кивнув женщине, которая сидела в кресле и смотрела на меня в зеркало, я открыл дверь.

И будто очутился в скверно снятом фильме ужасов. Единственным источником света в темном помещении был продолговатый ящик, наподобие гроба Дракулы, – сбоку у него была щель, откуда сочился синеватый свет. Таких капсул тут стояло две, а кроме них и стула, на спинке которого висели джинсы и светлая кожаная куртка Курта Ольсена, ничего не было. Лампы внутри капсулы угрожающе жужжали, отчего казалось, что вот-вот произойдет нечто жуткое.

Я пододвинул стул к капсуле.

До меня доносилась музыка из наушников. На секунду мне почудилось, что это Роджер Уиттакер и что я и впрямь попал в фильм ужасов, но потом я узнал «Take Me Home, Country Roads» Джона Денвера.

– Я пришел предупредить, – сказал я.