Город счастливых роботов (сборник) - Олег Дивов

Она рассмеялась, прикоснулась к моим губам, будто запечатывая их, и попросила: только Кену не говори.

– При чем тут Кен? – удивился я.

– При том, что он меня возненавидит, – сказала она, – если узнает. Кен слишком привязан к тебе, чтобы не обидеться. Ты не обидишься, а он надуется на всю оставшуюся жизнь.

– Как все сложно, оказывается, – сказал я. – Да ну вас всех с вашими сложностями! Ладно, подруга, бери меня под руку. Коды ошибок внесены в технологическую карту, сигнал «check engine» сброшен. Отведу тебя домой и сдам мистеру и миссис Семашко. В отличие от некоторых, им нравится, что я серьезный парень и с кем попало не гуляю.

– Да, ты им нравишься, – согласилась Джейн, – только они знают, какие у меня планы на будущее. Очень большие планы, очень.

– В эти планы никак не вписывается провинциальный художник, – хмуро заключил я.

– Вот дурак-то, – сказала Джейн ласково и взяла меня под руку.

И ничего больше не было.

…Когда приехал Михалыч, я сидел у верстака в позе роденовского мыслителя, держа перед собой бутылку водки. У меня так и не хватило духу накатить средь бела дня. Тем более крепкого. Я его и вечером-то почти не пью.

Если честно, я боялся: а вдруг понравится?

– Qu’est-ce que c’est? – поинтересовался Михалыч, кивая на поллитру.

Он и не такое может, вы просто его плохо знаете, я-то не удивляюсь ничему. Мой напарник говорит редко, зато говорит красиво.

– C’est une… э-э… – отозвался я машинально. – Жрать нельзя!

У нас эта водка припасена для ритуальных целей – чтобы клиент машине на капот плеснул. Нечего ее жрать, в самом деле.

Я решительно сунул бутылку под верстак, и тут у Михалыча заиграла музыка под курткой.

Звонил Кен.

Если Трушкина меня озадачила, а кадровик разозлил, то Кен просто вынес мозг вашему покорному слуге. Не был я готов нормально воспринять сбивчивое, явно на бегу, сообщение о том, что «охрана его завернула, поэтому он выбрался из дирекции якобы в туалет, и хорошо бы его встретить у проходной».

Тут я уже психанул и потребовал объяснений – что за фак кругом творится, отчего все такие возбужденные, словно война началась?

– У нас беда, – пропыхтел в трубку Кен. – Никто еще не понимает, насколько все плохо… Они не хотят верить, ни пиндосы, ни полиция, ни рабочие. Но сейчас начнется такая круговерть… Извини, мне пора на выход, приезжай, очень прошу!

Я вернул Михалычу трубку и в ответ на его молчаливый вопрос объяснил:

– Кен выходит с завода. Через туалет дирекции. Просит встретить у проходной. Я раньше не знал, что он Спайдермен.

– Ну так поехали, – сказал Михалыч.

Кен уже знал, что по городу бродят опасные слухи – они как раз дошли до Машки, и та как раз до него дозвонилась. В дирекции закончился безрезультатный мозговой штурм, Кен включил телефон, услышал новости… Просчитал варианты и решил на всякий случай испугаться. Он слишком давно тут жил и слишком хорошо знал город, чтобы не бояться плохих сценариев, когда народ пошумит-пошумит, а потом выпьет, раздухарится и закатит революцию – просто так, ради местного колорита. Небольшую, но убедительную: будет потом о чем рассказать соседям по палате в травматологии. Если жив останешься… Кен бросился к Пападакису. Тот его высмеял. Пападакис был уверен, что Россия – полицейское государство, и народ действительно пошумит, но быстро согнется в позицию, к которой привык за последние сто лет. Вот тут Кен и правда испугался. Он скрипнул зубами и вежливо попросил разрешения уйти. Не позволили – тебя рабочие побьют. Кен посмеялся и ушел сам. Его поймала охрана и вернула назад. Ради безопасности.

Тогда он уволился.

Ну, то есть прыгнул.

В город было два въезда с трассы, и возмущенная общественность перекрыла оба. А чуть позже встала и на ключевых перекрестках, еще не блокировав движение, но сильно его ограничив. Заглядывали в каждую машину – чтобы никто лишний не просочился, так сказать, огородами. Полиция вяло уговаривала народ не поддаваться на провокации и ждала подкреплений.

Народ в провокацию не верил. Народ твердо знал, что к нам везут две заводские смены штрейкбрехеров, и был полон решимости стоять насмерть.

Ладно бы русских. Везли чурок.

Что за тварь пустила слух, непонятно – но попала тварь в самое больное место.

Сколько-то народу вызывающе неславянской внешности жило у нас со времен царя Гороха. В основном торговое сословие, люди хорошо воспитанные и городу полезные. Не сказать, чтобы они тут сильно обрусели, скорее вписались в местную культуру как ее составная часть. Не выпендривались, не требовали к себе особого отношения – у нас таких уважают. На моей памяти обозвать чуркой правобережного азера или левобережного армянина считалось форменной глупостью, за это свои могли накостылять.

Ведь чурка вовсе не абстрактный черный человек, а вполне конкретный дикий черный человек, который слова не разумеет, понятия не имеет и в целом напрасно слез с дерева – мы-то слезли намного раньше и уже застолбили все места на обоих берегах реки.

Чурка так и остался бы для местных скорее пугалом, чем пугающей реальностью, но в смутные постсоветские времена город пережил нашествие «беженцев» с одной далекой национальной окраины. Встретили их по-людски, а «беженцы» приняли вежливость за слабость. Начали гнуть пальцы и рэкетировать мелкий бизнес. Тех же самых азеров и армян для начала, а там и до русских добрались. Иногда били русских, которые им не понравились, – демонстративно, напоказ, чтобы город напугать. Город сильно удивился. А потом… Родители не говорили мне, что стало последней каплей. Наверняка что-то случилось. В один прекрасный день все мужское население в едином порыве взялось за арматуру да кирпичи – и пошло объяснять «беженцам», что пора им бежать дальше.

Полицию тогда звали милицией. То ли было ее больше, чем сейчас, то ли она была смелее, а может, городская власть понимала, как решать проблемы, – но полиция успела к чуркам первой. Она сгребла их по всему городу, упаковала в автобусы и увезла в неизвестном направлении раз и навсегда. Если бы я верил в легенды о «страшных девяностых», мог бы решить, будто полиция расстреляла всех чурок в ближайшем овраге и там же закопала. Но как уверял отец, что было действительно плохо в девяностые – тогда не давали нормальным людям убивать всякую сволочь. Хрясь мужик бандиту в морду, тут и гибель мужику. От той же самой полиции-милиции… С чурбанами она просто очень сильно испугалась, что сейчас народ русский воспрянет духом и, размявшись на чурках, возьмется строить коммунизм в отдельно взятом городке. А народ известно как понимает коммунизм: полицаев на вилы, начальников на фонарь, землю – крестьянам, фабрики – рабочим, детям – мороженое, бабам – цветы, и еще кого-нибудь расстрелять, а потом чтобы дискотека с буфетом и фейерверком. Очень даже креативно, только полицаям и начальникам почему-то не нравится.

Так или иначе, никто тут больше чурок не видел. Но память осталась: нам этого не надо.

Не любят у нас пришлых дураков – своих хватает.

При строительстве завода никакие варианты с дешевыми гастарбайтерами просто не рассматривались. Их тут терпели бы до первого «залета». Потом – хоть сели гостей города под охраной и вози на работу с полицией. А полиция наша вся с Правобережья – дикая, но симпатичная. У них там, «справа», вековая традиция начинать общение вопросом: «Ты с какого берега?» Левобережный для «правых» или враг, или временный союзник; любой пришлый – законная добыча. А пришлый чурка – извините за выражение, легитимная военная цель.

Если заставить полицию охранять чурок, она тупо не поймет такой внезапной смены парадигмы. Когнитивный диссонанс с ней случится, а это чревато. Полиция может просто дезертировать, решив, что Россией наконец-то целиком и полностью овладел Антихрист и жизни русскому человеку с правого берега реки осталось ровно на забухать да покаяться.

Поэтому когда пронесся слух, что к городу идет колонна автобусов, битком набитых чернотой, народ совершенно потерял самообладание, а вместе с ним и остатки критического мышления. Голову потерял, если по-простому.

Народу в душу плюнули. Он привык воображать, что особенный, – а чем ты особенный, если тебя хотят заменить гастарбайтером. Одно слово, что ты русский, а на поверку такой же деревянный, как любой чурбан. Во всяком случае, пиндосы так считают.

Поди объясни сдуревшим от обиды людям, что они взаправду особенные – квалифицированные рабочие – и поставить вместо них к конвейеру абы кого не рискнет даже самый распоследний пиндос.

Вот сейчас пойди и объясни. Есть желающие? Кен уже сказал все это самым лучшим, самым вменяемым – не помогло.

Кому-то это было очень нужно. Кто-то играл свою игру. Ближе к вечеру на улицы полезут все местные уроды, которым проблемы завода постольку-поскольку, зато всегда сгодится повод учинить беспорядки и под шумок – разграбление награбленного. Хилые полицейские силы не смогут ничего поделать. Им бы себя оборонить. А толпа, она только вокруг завода более-менее мирная и вменяемая. Пока однородная и трезвая. На улицах в нее вольется черт-те кто, и многие окажутся пьяны. Тогда она вспыхнет от малейшей искры. И ей будет кого сжечь.