Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

– А вещица у тебя на шее пусть и священный талисман, но не фасинум.

– Что же это такое, раз так?

– Ты хоть раз присмотрелся к нему? Внимательно? Взгляни сейчас.

Тит снял амулет, поднес лампу. Подвес поблескивал в его пальцах.

– Тут есть золото – возможно, в сплаве с неблагородным металлом для прочности. И все же талисман стерся до бесформенной бляшки…

– Не бесформенной, брат. Форма есть. Опиши ее.

– В длину чуть больше, чем в ширину; с боков – небольшие выступы. Видно, что когда-то амулет представлял собой фаллос с крылышками…

– Ты видишь фаллос, брат, потому что рассчитываешь его увидеть. Но если забыть о привычных легендах и просто взглянуть, на что похож талисман?

Тит пожал плечами:

– Пожалуй, на крест.

– Именно! На крест – распятие, на котором казнят преступников и беглых рабов.

Тит поморщился:

– Распятие – самый позорный вид смерти. Кому нужен такой амулет? Разве только навести на владельца проклятие вместо благословения.

– Тит, я не утверждаю, что наш амулет с самого начала являлся крестом. Вероятно, он и правда настолько древний, как думал отец. И может статься, изначально служил фасинумом, как считает Клавдий. Но теперь он превратился в нечто совершенно иное. Время и божественная воля преобразили его.

– По-моему, его преобразил постепенный износ за многие поколения.

– Не имеет значения, как именно произошло изменение в вещественном мире. Важна форма, которую принял амулет, и то, что она символизирует.

– И что же?

– Есть люди, которые верят, что единственный истинный бог, создатель всего, проявился на земле в облике человека, и человек тот принял смерть на кресте в Иерусалиме во время правления Тиберия.

– Кто верит в подобные сказки? Иудеи-мистики в Александрии?

– Не только.

– Ох, Кезон, не надо! Мне и так несладко. Мы сегодня достаточно настрадались…

– Мы настрадались, потому что угодили в лапы к самому сатане.

– Сатане?

– Повелителю зла.

– Я думал, ты веришь, что есть только один бог.

– Да, и он суть добро.

– Но ты же только что говорил о боге зла – сатане…

– Сатана не бог. Бог един.

Тит заткнул уши:

– Кезон, хватит болтать!

– Тит, я не знаю, почему так случилось. Но нам дан амулет в форме креста – священный символ, поскольку именно на кресте был убит наш Спаситель, Иисус Христос.

– Так зовут твоего бога – Иисус Христос? Как же его можно убить? Бог по определению бессмертен. Ты хочешь сказать, что существовал всего один бог и теперь он мертв? – Тита затрясло, он сполз с кресла на колени и разрыдался. – О Геркулес, чей алтарь мы заложили! О Фасцин, чтимый нашим родом еще до основания города! О Юпитер, отец и величайший из всех богов! Сегодня мой брат подвергся жесточайшему обращению. Он повредился рассудком! Пусть безумие поскорее оставит его, верните ему разум ради его несчастной жены, ради всех нас!

Кезон решительно поднялся:

– Брат, я никогда не говорил с тобой о подобных вещах откровенно, ибо такой реакции и боялся. Я надеюсь однажды привести тебя к истинному знанию о Боге, которое я получил в Александрии и которое известно даже здесь, в Риме, пускай и немногим. Наградой за просветление, брат, будет вечная жизнь.

– А как же это? – Тит, по-прежнему стоя на коленях, потряс кулаком, в котором был зажат фасинум. – Наш безумный разговор начался с заявления, будто амулет мог тебя спасти. Как?

– Должна быть причина, по которой нам дано золотое распятие. Если бы его носил я, истинно верующий, власть Иисуса Христа могла укрыть нас от ненавидящего взгляда самого сатаны. Последователи засвидетельствовали много подобных чудес…

– Но ты же говоришь, твой бог умер! – Тит с гневом и отвращением запустил амулетом в брата. – На, бери! Видеть его не желаю! Бесполезная вещь: она не стоит золота, из которого сделана. Забирай себе, Кезон. Носи хоть каждый день, посмотрим, какая от этого будет польза!

– Ужасно! – повторял Клавдий, качая головой. – П-п-поистине чудовищно! Очень мужественно с твоей стороны, Т-тит, поделиться со мной.

Они находились в императорском комплексе, в частных покоях Клавдия. Должно быть, до дяди близнецов дошли кое-какие слухи о суровом испытании, которому подверглись племянники, поскольку Клавдий ответил сразу, едва получил от Тита очередную просьбу о встрече.

Приглашение касалось обоих братьев, но Кезон идти отказался, сказав, что впредь ноги его не будет во дворце. Тит совсем не возражал: со дня аудиенции и последующего спора они почти не разговаривали.

Тит собирался утаить самые унизительные аспекты общения с императором, но вскоре невольно выложил все.

– Утешение с-с-слабое, – сказал Клавдий, – но знай, что мой племянник и меня подверг почти такому же позору. Он готов перебить массу людей из своего окружения, и вовсе не из страха или подозрительности, как делал Тиберий, а иногда даже Август; похоже, он бесчинствует по чистой злобе. До сих пор он щадил меня, но дал понять, что я могу умереть в любую секунду. Он сохраняет мне жизнь сугубо из удовольствия причинять боль. Не раз он доводил меня до слез и заставлял молить о пощаде. Я никому не рассказывал, но открываюсь перед тобою, Тит, в ответ на твою честность.

– Но почему ты не предостерег нас? Мы слышали об эксцентричном поведении Калигулы, но никто не подготовил нас к произошедшему.

Клавдий пожал плечами:

– Непредсказуемость – часть его б-безумия. Иногда он ведет себя с безупречной учтивостью. Я понадеялся, что вам повезет. И держался в стороне из страха привлечь к вам внимание. Но даже предупреди я вас об опасности, разве можно отказаться от аудиенции? Тогда вас ждала бы худшая участь, и поверь мне: как ни ужасно обошелся с вами Калигула, это не самое кошмарное из зверств, которые он учинил над ни в чем не повинными людьми.

Тит содрогнулся:

– Он похож на дитя-чудовище.

– Калигула стал императором в двадцать четыре года – немногим старше, чем ты сейчас. После дряхлого Тиберия с его н-непристойностями молодость нового императора весьма привлекала. Теперь она видится проклятьем. Калигула переживет всех нас. Он может все еще править, когда вырастут твои внуки. – Клавдий покачал головой. – Август и Тиберий не оставили нам механизма смены императора. Они возглавляли государство пожизненно, и следует исходить из того, что Калигула эту традицию продолжит. Надо было предусмотреть запрет назначать императорами столь юных особ. Такая власть в руках слишком молодого человека…

– Не обо мне ли ты говоришь, дорогой?

Вошла Мессалина. Она была уже на восьмом месяце. Сквозь прозрачное платье, больше пригодное для опочивальни, чем для улицы, проглядывал не только округлый живот, но и сильно потяжелевшие груди. Тит попытался не смотреть на дядину супругу, но она, кружа по залу и качая бедрами, будто нарочно выставляла себя напоказ.

– Мессалина, тебе н-надо лежать.

Она вздохнула:

– Нельзя же лежать целыми днями. И я проголодалась, готова лошадь съесть. По-моему, Калигула устраивает нынче пир.

Клавдий кивнул и пояснил Титу:

– Мой племянник готовит частное представление. Иди-ка сюда, на балкон. – Внизу находился проход меж колоннами, который вел в соседний двор, окруженный портиком и высоким кустарником. – Праздник состоится прямо там. В-вон виден кусочек специально возведенной сцены. Выступления начнутся в любую секунду. Отроки из лучших семейств Греции и Ионии споют гимн, который император сочинил во славу собственной божественности. Слышишь, репетируют? – Он повернулся к Мессалине. – Но, дорогая, ты же з-з-знаешь, почему мы не идем. Мне сказали, что император не в духе, страдает от несварения и хочет видеть при себе только жену и дочь. По-моему, к лучшему, если нас там не будет. Когда несварение случалось у Августа, мы тревожились о его здоровье; если подобное наблюдается у Калигулы, лучше побеспокоиться за собственную жизнь! Позорище: когда-то гордые римляне трясутся от страха, едва человек пускает ветры!