Нежность к ревущему зверю - Александр Бахвалов

Ощущение родственности доверившейся жизни, приобщение к дыханию восхищенного тобой существа и еще что-то неожиданное и тревожное, но в ту пору так и не разгаданное оставила после себя эта девушка.

Он хорошо помнил осень на Волге, город Балаково, госпиталь, где больше года пробыл брат Никита после тяжелого ранения, и ее имя – Оленька. Она говорила, что в семье ее зовут Алешкой.

Тогда Лютров навестил брата, выходившего к нему за ворота уже без посторонней помощи, опираясь на большую дубовую палку, витиевато изрезанную каким-то солдатом-умельцем.

Там, у ворот госпиталя, Лютров и увидел ее. Она тоже приходила навещать кого-то из своих родных. Он не помнил, как они познакомились и какие слова помогли им так неожиданно довериться друг другу. Оставшиеся два дня его отпуска они не разлучались, он и эта девушка из Балакова. Последнее, что осталось в его памяти, были ее печальные и растерянные глаза, ее взгляд, каким она провожала его на пристани.

Такой он и запомнил ее, девушку из Балакова.

Прохаживаясь по холодным палубам большого теплохода, плывшего вниз по реке, он воображал, какими будут ее письма, что он станет отвечать на них, и непривычные, никому не сказанные слова уже просились быть произнесенными, он даже немного сдерживал их, чтобы не давать им воли. Свой адрес, простой и короткий, он сказал ей у пристани, она не ответила тем же, а только кивала, кивала на его просьбу писать. Но так и не написала…

А другие? Те, что были потом, когда он стал вполне самостоятельным человеком в мог соблазнительно щедро расплачиваться в ресторане?

Спутницы этой поры совсем не были похожи на Оленьку-Алешку и ничего не могли прибавить к тому, что тебе было известно. Ни прибавить, ни убавить. Настолько ничего, что даже имена их вспоминаются не вдруг. Как звали ту артистку, с которой тебя познакомили в день авиации?.. Она напоминала некую разновидность дикой кошки с долгим и гладким телом, чьи неторопливые движения отмечены грациозной целесообразностью, скрытой силой и уверенностью в себе. В фигуре ничего выступающего, в одежде ничего лившего. Чаще всего на ней было ненавязчиво облегающее вязаное платье цвета первых весенних листьев, такая же шапочка детским чепцом, аккуратно прикрывающая уши и волосы до последней пряди и придающая матово-смуглому лицу ту меру инфантильности, которая если и не молодит, то выдает склонности. Ее глаза казались темно-серыми до тех пор, пока она не поворачивала их в сторону. Тогда в глубине зрачков рождался густой зеленый тон, словно рассыпанная по кругу райка зеленая пыльца становилась плотнее, как голубизна стекла при взгляде на торец. Ее губы, безупречно выкрашенные в густо-морковный цвет, какой идет к определенному оттенку зеленого, очень выразительны, но подвижность делает их неуловимыми в очертаниях. Они соблазнительны, но слишком опытны. Женщин с таким ртом не путает откровенность за гранью пристойного, они умны, наблюдательны, неболтливы, догадливы и умеют взять все до предела от дарованной внешности. И вообще все, что можно взять. Ее заботила лишь наследственная склонность к полноте да боязнь огласки… Она выбрала странное место для свиданий: он ждал ее под мостом, у пригородных касс. Она приходила туда во второй половине дня, шла пешком от своего дома и без конца оглядывалась… Это и называлось любовью.

Санин был терпимее, его веселые, все понимающие глаза умели видеть в женщинах не более того, что им нравилось в себе, а потому они считали Сергея очень интересным мужчиной, несмотря на следы ожогов на скулах и подбородке. Все скабрезное, походя адресованное женщинам и женскому, вызывало в нем приступы раздражения.

– Наследие кабацкого мира мещан, нравственный маразм, духовная суть подонков, – часто ругался он

И почему так: в куче мужики говорят не о девушках и женщинах, а «про баб»? Ведь наедине с ними самая глухая душа отыскивает красивые слова? Недотепы.

К Лютрову наклонился Чернорай.

– Леша! Иду на четвертый разворот. Сам сажать будешь?

– Да.

– Что за девушка была с тобой? – спросил Костя Карауш, когда Лютров застегнул шлем.

– Что, хороша?

– Все они в девках хороши! – отозвался Чернорай.

Поглядев на лицо второго летчика, Лютров улыбнулся: Жена Чернорая имела обыкновение публично напоминать о своих законных правах на его внимание, в чем хоть и была, не одинока, но беспардонность применяемых ею методов выводила из себя Чернорая.

– И где ты ее откопал? – не унимался Костя. – Хоть бы научил, как это делается.

– Тебя научишь. А за цветы спасибо. Ты это лихо придумал.

– Идея Булатбека, ему и кланяйся.

– Но доставал-то ты, – Саетгиреев и смотрел на Лютрова, и говорил так, словно оправдывался.

– Да, Костя, где достал-то? Я там даже ландышей не видел.

– Ха! Аэропорт все-таки. Зашел к ребятам в летную комнату, так и так, говорю, провожаем девушку, нужен букет. А там как раз ИЛ-14 из Астрахани прилетел.

– Слава, выпускай шасси.

– Понял. Шасси выпущены.

– Давай закрылки.

Через минуту С-44, рокоча колесами, вольно катил по длиннейшей полосе аэродрома.

К концу мая, с увеличением светлого времени суток, установилась стеклянно-ясная погода, и летно-испытательная база грохотала так, как на этом свете грохочут только аэродромы.

Со времени возвращения из командировки Лютров всего второй раз появлялся на базе, в начале месяца и вот теперь. Все это время он пробыл в КБ, работал на тренажере, помогая разработчикам уточнять «идеологию» будущей автоматики на управлении «девятки». На аэродром его вызвал Гай-Самари: утверждалась программа первого вылета С-441, и Лютрову, как одному из членов методсовета, надлежало быть на заседании.

Он представлял себе, в каком состоянии сейчас, да и все эти дни находится Чернорай. С-441 была не только первой его опытной машиной, которую он поведет с самого начала испытаний; это был комфортабельнейший пассажирский лайнер, каких еще мало знала мировая авиация. Создание машин класса С-441 хоть и признавалось в принципе возможным, представлялось специалистам проблемой с сотней неизвестных, «слишком большим шагом, который нельзя сделать, не разорвав брюки», по выражению популярного западного авиационного журнала. И вот до первого вылета этого лайнера оставались считанные дни, и если погода продержится, то где-нибудь в середине июня Слава Чернорай отпразднует «свой день».

Когда-то такой машиной для Лютрова был С-04, и она очень долго после первого вылета вела себя безукоризненно. До тех пор, пока в полете целевого назначения спущенная с крайнего пилона ракета не повредила гидравлику выпуска шасси, из-за чего стойка правой ноги подломилась на пробежке после посадки. Последние триста-четыреста метров машина была неуправляема. Сорвавшись с полосы и надломив правое крыло, они с Сергеем Саниным едва не свернули себе шеи.