Сатанизм для интеллигенции - Андрей Кураев

В каждом из своих святых и в своем соборном целом Церковь, по просвещенному мнению Елены Рерих, не приняла «радикальное и даже прямо революционное ядро моральной части учения Христова»230.

Но нельзя ли конкретнее: какие нравственные нормы были выброшены из Евангелия, какие исчезли из церковных проповедей и когда? В проповедях мучеников? Златоуста? Максима Исповедника? Патриарха Тихона? Какие нравственные высоты она нашла в апокрифах и у гностиков? Неужто у гностиков была более строгая мораль, чем у христиан первых веков или у монахов веков последующих?231 Даже Плотин не удерживается, чтобы не обвинить гностиков в низком уровне морали и подверженности страстям232.

Елена Блаватская безапелляционно пишет: «Различия между религиозными догмами были придуманы не святыми, но преисполненными грехами смертными»233. Но какую «средневековую догму» может привести Елена Блаватская или ее нынешние последователи, у истоков которой не стояли бы Святые, которая не была бы оплачена кровью и слезами утверждавших ее подвижников? Мученической кровью поборников православия окрашены утверждение решений первого Вселенского Собора и предистории, второго, четвертого, шестого, седьмого Соборов, то есть тех, что выработали Символ Веры и основные формулы православного вероучения.

Теософы часто пишут о том, что церковное христианство и его вероучение порождено «корыстью» духовенства («Мы именно почитатели Учения Христа, но не позднейшего христианства, ибо одно от духа, другое от человеческого корыстия»234 ).

А вот уже другой интересный вопрос: что это за корысть породила православие (то, что Рерих называет «христианские догмы»)? Вот, например, св. Афанасий Александрийский, из 47 лет епископства 20 лет проведший в шести ссылках за проповедь главной христианской «догмы» – Трехличностного Бога – корыстен?! Корыстен Василий Великий, чье тело после чрезмерных аскетических подвигов в молодости затем тихо и быстро угасало, но чей дух и ум отстаивали Троицу? Корыстен Григорий Богослов, ради церковного мира отказавшийся от константинопольского престола и даже в родном городе попросивший избрать другого епископа вместо него?!

Но именно эти люди и явились творцами православного догматического богословия…

А если от дней древних перенестись в дни нынешние, то позволю я и о себе спросить: какая корысть, например, движет мною в этой полемике с идеологией синкретизма? Неужели чисто по-человечески мне не легче было бы сказать: все пути равны? Но то, что я знаю и внутренне пережил в христианстве, не позволяет мне делать столь безответственные заявления… А с точки зрения моего общественного статуса или богатства – заявление о моем признании теософии принесло бы мне кучу денег и популярность. Я же ведь понимаю, чего ждет от меня аудитория, каким словам она будет аплодировать, а за какие будет ругать. Неужели я не понимаю, что через день после того, как я скажу: «все религии равно хороши» – мне позвонят из Останкино и вежливо поинтересуются: «отец Андрей, а не хотели бы Вы возглавить регулярную передачу „Третий глаз-восьмое чувство?“?

Как это связать с мнением Рерих, что на вопрос о том, почему церковники отрицают закон кармы, «ответ один! всюду и везде действует одно корыстолюбивое побуждение, дабы не утерять свою власть и приумножить свое благополучие»235 ? И как совместить подчеркнутое «бескорыстие» семьи Рерихов с недавним скандалом, разразившимся, когда обнаружилось, что Мэри Джойс Пунача, долгие годы работавшая секретарем младшей четы Рерих, была обвинена в краже «небольшого чемодана, где они хранили свою коллекцию бриллиантов, жемчуга и других драгоценных камней»?236 Похоже, что пропаганда оккультизма оказалась для Рерихов небездоходной…

Когда Рерихи покупали поместье в Индии и нанимали слуг, в советской России священник Сергий Мансуров незадолго до ареста так писал в своих прекрасных «Очерках по истории Церкви» о гностицизме: «Значительная часть „образованных“ и „разумных“, примкнувших к христианству во 2 веке, не ставила себе целью строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вкусу и соображению „углублять“, „объяснять“ христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви создавались религиозно-философские кружки, где фантастическое толкование или просто подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духовных сил; исступление – место пророческого вдохновения… Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церкви… Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только первоначало, Наставник, Учитель, Философ, но и Творец, и Спаситель… Им всем чуждо библейское, подлинно чудесное перевоспитание духа и мысли, личное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язычество не знало. Искупление превращалось в философскую систему… Новое учение, вдобавок ко многим прежним, сообщало лишь несколько новых мыслей в старых по существу душах»237. Какую же корысть он отстоял, выступая против гностицизма в 20-годы нашего века? Его «власть и благополучие» умножились от этого в Советском Союзе?

Обвинение священников в корысти и подлогах – это и есть обретенный теософами ключ к постижению христианства и его истории. И здесь они оказались единомысленны с тоже «научным» атеизмом, который в те же годы, что и Рерихи, также уверял, что попы от жадности Бога выдумали238.

И даже то, что Рерихи пишут о демонстративно почитаемом ими преп. Сергии Радонежском, при ближайшем рассмотрении все равно оказывается ложью.

Например, преподобный Сергий построил первый в России храм в честь Святой Троицы, то есть храм, возвещающий самый таинственный, сложный и специфически христианский догмат. Это нисколько не мешает Елене Рерих писать: «Преп. Сергий не был богословом и догматиком, он жил заветами Христа, но не церковными утверждениями»239.

Преп. Сергий испрашивал утверждения устава своего монастыря у канонического возглавителя Русской Церкви – Константинопольского патриарха. Он поддержал Константинополь в его конфликте с Москвой, когда князь Дмитрий Донской захотел ввести незаконную автокефалию. В свою очередь, за непослушание Москве, он не усомнился наложить церковное отлучение на Ростов. И несмотря на это Елена Рерих пишет: «Его отказ от митрополичьего поста не происходил ли тоже от того, что Дух Его знал все расхождение церкви с Истиной?»240.

Преп. Сергий основывал монастыри, причем именно вне городов, в пустынях, в лесах. Рерихи же, числя себя в его учениках, пишут: «Мы решительно против монастырей как антитезы жизни» (Озарение, 2,4,3).

Исследование источников, серьезную научную работу с Евангелием и церковной историей теософам подменяют видения. Не из изучения русской церковной жизни XIV века черпают Рерихи свое представление о подвиге преп. Сергия и о его воззрениях. «Сны и видения» – вот источник «синтеза науки и религии». «Выхожу на пустырь, позади которого подымается гора-холм с извилистыми тропинками, ведущими на вершину. По этим тропинкам подымаются престранные животные и телята, у каждого из которых, помимо четырех ног, еще пятая торчит вверх из середины спины. Заинтересованная таким явлением я иду по этим тропинкам и дохожу до вершины, где стоит в облачении св. Сергий Радонежский. Он берет меня за руки, сажает рядом с собой на скамейку и говорит с укором: „Наконец-то, Елена, зову, зову!“241. Это видение заменяет Рерихам все реальные исторические исследования о Преподобном и позволяет вопреки всему числить преп. Сергия в лагере оккультистов.

Аналогичные же видения «Христа» помогают Елене Рерих составлять свое Евангелие. Очевидно, в одном из таких «снов и видений» они получили совет «Христа» сжечь мощи святых: «Пора сжечь мощи, следуя завету Христа» (Озарение, 2,4,3). Мощей преп. Сергия, это, очевидно, тоже должно касаться. Хорошо же почитание Рерихами Преподобного, если в случае прихода теософов к власти первое, что они сделают – это закроют его монастырь и сожгут его мощи!

Может быть, именно к подобным (конечно, совершенно не-религиозным и сугубо научным) видениям восходит убеждение Елены Блаватской: «Петр ничего не знал об искуплении»242. Дело в том, что из исследования текстов к такому выводу прийти просто невозможно. Хотя бы потому, что в первой же главе Первого послания ап. Петра говорится: «не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, но драгоценною Кровию Христа» (1 Петр. 1,18-19). Блаватская смогла доказать, что это Послание подложно, что оно не принадлежит Петру? Я не знаю, какие аргументы привела бы Блаватская, но, предположим даже, что это так. Но как быть в этом случае с Евангелием от Марка, которое, по единодушному мнению древнейших историографов, является записью именно петровых рассказов о Христе и при этом ясно исповедует спасительность Жертвы Христа?243 И как быть с записями проповедей ап. Петра в новозаветной книге «Деяний апостолов»? Не проанализировав эти свидетельства, вряд ли можно с такой категоричностью утверждать, что ап. Петр «ничего не знал об искуплении».