Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

Очень хочется мамане Эжена в зятья заполучить. А Сеньку она в упор не замечала, даже когда он в их квартире жил. Здоровалась сквозь зубы и не чаяла, когда он исчезнет с их горизонта. Против деда не могла пойти – а то живо спустила бы Арсения с лестницы. А сейчас, когда он от них съехал, никто про него даже не спросит: ни дед, ни, тем более, мама с бабкой. А про Эжена – чуть ни каждый вечер пристают: «Женечка водил тебя в „Шоколадницу“? Хорошее, говорят, кафе…» И приходится сквозь зубы улыбаться и нахваливать тамошние блинчики с орехово-шоколадным соусом.

Да, с Эженом нужно что-то делать. Он, конечно, безобидный: в постель не тащит, если целует – только в щечку. Замуж – да, зовет. Но особо не торопит. К тому же, положа руку на сердце, от него есть большая практическая польза. Ясно, например, что в Большой театр Настя и сама сходить может: только деда попроси, билеты на любой спектакль тут же доставят. Только куда как приятней приезжать в театр на машине, и ждать, пока Женя откроет дверцу… И царственно позволять, покуда он отодвинет ей кресло в первом ряду ложи бенуара… Да и в ресторане – в «Пекине» или, допустим, «Узбекистане» – кто спорит, бывать с ним приятно: в дорогом костюме, вкусно пахнущий, с полным бумажником…

«Но Сенька мне дороже бенуаров и „Пекинов“».

И Настя решила: Жене – отказать. Отказать категорично, без надежды на примирение. Совсем было собралась звонить, но потом призадумалась. Посоветовалась для начала с верной подругой Милой…

Милка, хоть в институт и не поступила, соображала по-прежнему быстро и советы давала дельные:

– Зачем Эжена-то посылать? – удивилась подруга. – Во-первых, парень он видный. И при роже, и при деньгах. Думаешь, много таких? Мне что-то пока не встречались. Во-вторых. Не так уж часто бывает, чтоб и водил везде – и в койку при этом не тащил. В-третьих. Если ты Женю прогонишь – предки твои сразу насторожатся. Сама ведь говорила: они души в нем не чают. Начнут расследовать, кто у тебя вместо Женьки, выяснят, что Арсений – и от него сразу пух с перьями полетят. Оно тебе надо? Так что вот мое тебе мнение: Эжена особо не обнадеживай, но придержи. Пригодится еще. Пусть будет вроде запасного аэродрома. Какая бы любовь у вас там с Сеней ни была – а страховка на черный день никогда не помешает.

«Дельно», – оценила Настя. И потихонечку, плавненько перевела Эжена «на скамейку запасных».

Навешала ему лапши про «тотальное устрожение» на факультете: курсовиков, мол, – куча, коллоквиумы – каждую неделю, и потому видеться часто не получится. К счастью, Эжен не возражал. В последнее время он ходил озабоченный, бледный. Мимолетно жаловался, что на работе у него сейчас тоже завал… Ну а отвадить его от факультета – это вообще дело техники:

– Заехать за тобой?

– Не, у нас последний семинар – безразмерный. Может тянуться, сколько угодно. Чего тебе зря ждать? Давай у Пушкина встретимся, в семь часов – к семи я точно успею.

Вот и чудненько: спустили проблему на тормозах. На факультете Эжен больше не появлялся. Однокурсницы сладкими голосками интересовались: куда, мол, Настин кавалер на «шестерке» исчез? Настя отшучивалась. А Сеня про Эжена не спрашивал никогда. Будто и нет его, и никогда не было. Но, Настя подмечала (да держала свои наблюдения при себе) – Арсений про существование Эжена помнил. Помнил о нем, как о некоем идеале. И все время с ним заочно соревновался.

Как-то готовились вместе с Сеней к английскому, и у Насти вырвалось: «Вот у Женьки произношение – это да! Не хуже, чем у носителя языка!» Сеня сразу поскучнел, насупился… а вскоре объявил: буду ходить в библиотеку иностранной литературы. И действительно, стал ходить. Часами сидел в лингафонном кабинете, повторял фразы за дикторами… Настя, конечно же, составила ему компанию. В библиотеке иностранной литературы ей нравилось – там и буфет неплохой, и черная лестница есть, где можно целоваться до одурения.

Произношение у Сени и вправду улучшилось – но он так и не достиг той небрежной легкости, с которой Женя, все детство проживший в Лондоне, выплевал иностранные слова…

Настя скрепя сердце нахваливала Сенин английский, а сама ломала голову: откуда он берется, этот великосветский лоск? Лоск, свойственный Эжену и отнюдь не свойственный Арсению? Его дает воспитание? Или деньги? Или положение в обществе?

Сенька старательно делал вид, что сам он парень из народа и «атрибуты сладкой жизни» ему до лампочки. Были бы джинсы, да верный свитер, да крыша над головой. А шелковые носовые платки и портмоне из вкусно пахнущей кожи – это все мещанство и дурь.

Но Настя прекрасно помнила, как однажды, целуя друга, она сказала:

– Ух, как ты пахнешь! «О…Жен» купил?

И Сеня расплылся:

– Купил, купил… Дорогой только, зараза…

А у Насти в голове мелькал каламбур: «Хоть и с „О…Женом“ – а не Эжен…»

Но убеждать Сеню, что он «все равно ей мил», она не стала. Пусть старается. А всякие мелочи, которыми небрежно щеголял Эжен, – серебряный брелок, швейцарский нож с множеством лезвий, пластинки «Бони эм» – Настя дарила Сене сама. Родичи ее в карманных деньгах не ограничивают – а это уж ее дело, на что тратить их червонцы и чеки Внешпосылторга.

Сеня на Настины подарки сердился. Подначивал: «Давай, еще сервелата мне из дома принеси!» Приходилось использовать «секретное оружие»: поцелуи и обиженное: «Ну Сеня-а! Сегодня же триста двадцать пять лет канализации города Череповца! Должна я тебя чем-то поздравить?»

И Сеня таял, подарки принимал. И сам никогда в долгу не оставался. Постоянно дарил ей букеты, и тоже по поводу: например, в честь годовщины компартии Бенина. Букеты были роскошные, не по стипендии… Ладно, если бы просто охапка тюльпанов – Настя знала, что их студенты ночами на Ленинском проспекте стригут, на клумбах. А пятнадцать ярко-алых роз?

– Фарцуешь ты, Сеня, что ли? – пристала к нему как-то Настя. – Тогда бери меня в долю.

На факультете у них не фарцевали только ленивые. А уж Насте, с ее торгсинными возможностями, сам бог велел сплавлять среди девчонок итальянскую косметику и сигареты «Мальборо».

– Фу, ненавижу, – кривился Сеня. – Не, у меня другой источник дохода…

И признался подруге, что уже несколько месяцев работает внештатником в газете «Советская промышленность». «Я к ним с улицы пришел, спрашиваю – возьмете внештатником? Они мне тут же на плакат на стене показывают: тем не даем». В смысле – тем, на которые писать. Говорят, если сам придумаешь, согласуешь – тогда вперед. Первый материал я раза три переписывал, а дальше врубился, какой стиль им нужен, и вроде веселее пошло. Теперь заметки по три в месяц ваяю и рублей по пятьдесят заколачиваю».

– И спишь, наверно, по три-четыре часа, – закончила Настя. – Когда тебе еще писать? И семинары ведь, и коллоквиумы, и с тобой мы чуть ни каждый день гуляем…